– Я думала, ты догадалась.
– Нет. Даже близко.
– Не было никакого Пьера. Его звали Густав Петер. Немецкий офицер. Он не был отцом моего малыша, но, узнав, что я беременна, бросил меня. А местное отделение Сопротивления знало о нас, и потому…
«У нее действительно не было выбора», – подумала Элен.
– Виолетта, послушай меня. Я не виню тебя за то, что ты сделала. Ты ведь можешь отсюда уехать и начать все заново в другом месте.
Виолетта покачала головой:
– Элен, ты же знаешь, что это невозможно. Я очень виновата. Мне бесполезно ждать милосердия.
И вновь все молчали, не выражая ни согласия, ни несогласия.
Слезы жгли Элен веки. Она крепилась, чтобы не заплакать.
– Виолетта, отдай мне пистолет, – мягко попросила она, говоря с подругой, как с ребенком. – Пожалуйста, не упрямься. Мы найдем способ.
Но Виолетта покачала головой и на глазах у всех направила пистолет себе в горло.
– Нет! – закричала Элен, вскакивая на ноги.
И в то же мгновение Виолетта нажала спусковой крючок.
Элен стояла, зажав рукой рот. Ум отказывался принимать случившееся. Выстрелом Виолетте снесло половину ее красивого лица. Теперь там было месиво из плоти, крови и костей. Ужас, который никогда не забудется. Шок, охвативший Элен, был настолько велик, что на несколько минут она словно перестала существовать. Она не могла ни дышать, ни говорить, а лишь безотрывно смотрела на мертвую Виолетту, которая лежала, телом прикрывая своего малыша. Элен сползла на землю и застонала. Элиза подошла к ней, обняла и держала, пока старшая сестра не перестала дрожать.
Глава 71
Вместе с Флоранс Элен сидела на садовой скамейке. Внутри поселился тугой, тяжелый узел горя. Она прижимала скрещенные руки к животу и, казалось, стремилась удержать себя, обхватив пальцами локти.
– Я думала, случившееся на центральной площади – это вершина ужаса, – судорожно выдохнула Элен. – Это было по-настоящему страшно. Но история с Виолеттой еще ужаснее. Не знаю, сумею ли я когда-нибудь выкинуть все это из головы.
Флоранс обняла сестру за плечи:
– Понятно, почему тебя это задело сильнее. Ведь она была твоей лучшей подругой.
– Но как немцы могли зверски убить ребенка? Как у них рука поднялась?
– Не знаю.
– Совсем маленького.
Элен покачала головой и обвела взглядом сад. Обилие цветов, воздух, пахнущий медом, безбрежное синее небо и потрясающий дух этого места… Она ничего не видела и не ощущала. Привычный мир распадался на куски. Сегодня ей нанесли душевную рану. Сердце Элен заходилось всякий раз, стоило ей подумать о взрослом, посмевшем стрелять ребенку в спину. Она порывисто встала и начала ходить взад-вперед возле скамейки.
Флоранс тоже молчала.
Не выдержав, Элен кулаком правой руки ударила по ладони левой:
– Мне хочется что-то разломать, расколотить. Выпустить гнев по поводу случившегося. Но гнев застрял… – Она разжала пальцы, подняла руку и притиснула ладонь к груди. – Он здесь. Внутри меня.
– Элен, я тебе так сочувствую.
Элен снова села, наклонилась вперед, понурив плечи:
– Я совсем потеряла самообладание, и это меня пугает. Как мне все прекратить?
– Никак. Подожди. После тебе полегчает.
Чувствуя подступающие слезы, Элен прижала пальцы к вискам:
– Я перестала понимать смысл происходящего.
– Случается разное, – вздохнула Флоранс. – События, о которых мы не просили. Нам нужно научиться жить с ними. А смысл искать бесполезно.
– Я не хочу жить с таким ощущением, – всхлипнула Элен.
– Знаю.
– Я не могу простить не только Виолетту. Я никогда не прощу тех, кто так обошелся с ней. Разве мы на ее месте не поступили бы точно так же? Мне страшно подумать, через какие муки она прошла.
– Довольно сидеть, – сказала Флоранс и встала. – Нужно чем-то заняться. Сделать что-то хорошее, иначе нам станет только хуже. Знаешь, я кое-что поняла. Нельзя позволять силам зла одержать верх.
– Ты это поняла после случившегося с тобой?
Флоранс пристально посмотрела на сестру:
– Поначалу тебя разрывает от эмоций. Ты ничего не соображаешь, и такое состояние может продолжаться до бесконечности, но постепенно… все меняется. Наступает момент, когда нужно выбирать свои дальнейшие ощущения. То, какой ты хочешь быть. Я могла бы всю последующую жизнь злиться, чувствовать себя никчемной и терзаться стыдом. Но я выбрала другое. Я это выбираю каждый день, включая сегодняшний.
– Раньше ты мне такого не говорила.
– Это раньше.
– Мне кажется, я уже ни на что не способна.
– Ничего, это пройдет. А сейчас пошли в дом. Сделаем что-нибудь вместе. Нечего тут жариться. Идем. – (Элен кивнула.) – А я знаю, чем мы займемся, – сказала Флоранс, и ее глаза засияли. – Росписью.
– Какой росписью?
– Росписью стен. Сделаем фрески. Почему бы нет?
– Ты серьезно? – Элен вытерла глаза. – Мне не кажется…
Но улыбающаяся Флоранс протянула ей руку:
– На стенах кухни мы нарисуем красивые подсолнухи. У тебя же сохранились краски?
Элен ответила, что да.
– Мы давно хотели оживить кухню. Так давай воплощать замысел.
Несколько часов подряд сестры рисовали подсолнухи, пока не перепачкались краской, пока под ногтями не появилась грязь и руки не заболели. Флоранс очень своевременно это предложила. Работа немного успокоила ум Элен. Мысли о Виолетте и сейчас заставляли все внутри болезненно сжиматься, но с каждой нарисованной головкой подсолнуха ей становилось немного лучше.
– Прекрати думать! – велела ей Флоранс. – Сосредоточься на цветах.
Элен обмакнула кисть в ярко-желтую краску и продолжила рисовать. На стене расцветали красивые маленькие подсолнухи. Ее рука двигалась инстинктивно, словно процесс рисования не требовал раздумий. Она совсем позабыла про живопись, но это занятие было намного приятнее уборки. Сами цветы и их рисование действовали на нее исцеляюще; желтые головки подсолнухов становились символами надежды. И когда ее младшая сестра успела набраться мудрости? Единственными звуками в кухне был шелест их кистей и жужжание мух на окнах. Элен чувствовала, что время словно остановилась, даруя ей эти мгновения покоя, минуты отдыха после случившегося в шато. Пусть ненадолго. После рисования боль и горечь вернутся, но сейчас она была благодарна передышке.
– У тебя щека в краске, – сказала она Флоранс.
– Много?
– Достаточно.
– Наверное, надо сделать перерыв. Есть хочешь?
