– Я рискую стать предателем, – отвечал Веретенников.
– Вы уже были предателем, вы предали своих товарищей, переметнувшись к басмачам.
– Большевики – не товарищи мне, – оскалился комиссар. – Все мои товарищи – по ту сторону фронта. Это братья, с которыми соединил меня Всевышний. Их борьба – святая борьба, и я не изменю ей, даже если вы будете жарить меня живьем.
Загорский только вздохнул: подумайте, какая патетика. Господин Веретенников – взрослый человек и понимает, что никто его жарить на углях не станет, его просто шлепнут товарищи большевики, и мир забудет о его существовании.
Веретенников, слушая это, нервно крутил стакан в подстаканнике, который стоял на столике перед ним. Внезапно он взял стакан в руку, поднял и стал рассматривать его на свет.
– Хозяин… – предостерегающе начал Ганцзалин, но было поздно – комиссар швырнул стаканом прямо в лицо Загорскому, сидевшему в двух шагах от него. Тот уклонился и снова вернулся в вертикальное положение. Но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Веретенников, опершись руками о стол, выбил ногами стекло и выпрыгнул на улицу.
Загорский выглянул в разбитое окно. Прямо рядом с поездом паслись на жухлой степной траве красноармейские кони. Они были не оседланы, но это не смутило Веретенникова. Одним прыжком он вскочил на ближнего к нему вороного аргамака, ударил пятками в бока и помчался прочь.
– Проклятье! – рявкнул Загорский.
– Я догоню, – прокричала Джамиля, прыгая на гнедого жеребца, который пасся тут же.
– Пистолет! – крикнул Загорский и бросил ей отобранный у комиссара наган.
Джамиля ловко поймала оружие. Гнедой поднялся на дыбы, прыгнул вперед и стрелой помчался в погоню за вороным, который скрылся уже за поднятой им тучей пыли.
Ганцзалин и Нестор Васильевич выбежали из вагона на улицу и проводили взглядом несущегося вдаль гнедого.
– Моя ошибка, – пробормотал Загорский. – Надо было надеть на него наручники.
– Ничего, она догонит, – сказал Ганцзалин…
Джамиля, впрочем, явилась только к вечеру – и явилась одна. Пришла пешком, прихрамывая, без коня. Сказала, что коня подстрелил Веретенников, который, как настоящий бандит, прятал еще один револьвер где-то в куртке.
– Значит, ушел? – пробормотал Загорский, в голосе его слышалось разочарование.
Джамиля сощурилась.
– Не уверена, – сказала она. – Я стреляла в него и попала. Не знаю, насколько тяжелая была рана, конь его унес. Но теперь он по крайней мере ранен, бежать ему будет не так легко.
– Тогда в погоню! – воскликнул Ганцзалин.
Но Нестор Васильевич покачал головой.
– Не так сразу, – сказал он, – не так сразу. Сначала надо понять, куда именно могли поскакать похитители.
Глава седьмая. По направлению к гуриям
Юсуф лежал прямо на твердой холодной земле, под большим камнем, который навис над головой, грозя в любой миг оторваться от скалы и расплющить его в лепешку. Глаза у Юсуфа были закрыты, ноги и руки разбросаны в разные стороны. Посмотреть со стороны – вылитый мертвец. Убили, убили бедного Юсуфа злые люди, басмачи убили. А может, наоборот, красноармейцы убили народного героя и защитника ислама, он еще не решил. И всего-то ему было десять лет… Ай-ай, как нехорошо, жалко, жалко Юсуфа. С другой стороны, наверняка он теперь в рай попадет, к большеглазым гуриям, как пророк Мухаммед завещал правоверным. К гуриям, говоришь? А не рано ли тебе, Юсуф, к гуриям, спросил бы наверняка дядя Норимóн, не мал ли ты еще, в десять лет, с небесными девами развлекаться?
Не мал, ответил бы Юсуф решительно, с девами развлекаться никогда не рано, а вот опоздать можно всегда. Вот взять, например, старого Улугбéка, который дедушка Гульна́ры. Улугбеку триста лет в обед, он еле ходит и, конечно, ему уже давно ни до каких дев дела нет – ни до небесных, ни до земных. И если, например, попадет он в рай после смерти, то какая ему от этого будет польза? Окружат его гурии со всех сторон и давай перед ним танцевать, а он только «кыш! кыш!» – как воробьев их гонять будет. И никакой радости. То ли дело джигит вроде Юсуфа, ему с девами резвиться – самое время.
Честно сказать, он уже пытался сам себе устроить рай на земле. Сидели они с Гульнарой в поле, ели дыню. Он вытер правую руку об землю и как бы ненароком положил ее девочке на бок. Она, кажется, не заметила. Тогда он, ободренный, опустил руку ниже, коснулся бедра. Даже сквозь шаровары чувствовалось, какое это бедро крепкое и нежное одновременно. В груди Юсуфа похолодело, ухнуло и полетело вниз.
– Ты что? – сказала Гульнара, поглядев на него карими своими, миндалевидными глазами.
Он, однако, руку не убрал. А давай, сказал, играть в рай. Это как, заинтересовалась девочка. Очень просто. Он, Юсуф, будет праведник, а она – большеглазая гурия.
– А что надо будет делать? – не унималась Гульнара.
– Разное, – сказал он уклончиво, – разное.
Вообще-то он и сам не очень твердо знал, что надо делать с небесными девами, лишь рано пробудившаяся мужская природа рождала в нем смутные и сладостные картины. Гульнара же и подавно не знала, что девам следует делать с праведниками вроде Юсуфа, так что ничего у них не вышло.
– Да потому что десять лет – это не мужской еще возраст, – сказал бы дядя Норимон. – В десять лет надо в школу ходить, а не с девчонками куролесить.
Хорошо дяде Норимону так говорить, он-то сам умер в тридцать шесть лет – самое мужское время. Сидит сейчас, небось, в райском саду, а вокруг него гурии отплясывают. Что же касается школы, то школу у них должны открыть осенью, из района учителя пришлют. Будет их учить читать, писать и считать. Считать – первое дело для мусульманина, потому что иначе как понять, какой закя́т
[23] отдавать бедным? Советская власть, правда, говорит, что никакого закята не нужно, а религия есть опиум для народа, но вопрос уж больно сложный, и своего мнения на этот счет у Юсуфа пока еще не имеется. А насчет гурий надо уточнить у учителя – всем ли положены и с какого возраста? Бывает ведь и такое, что совсем маленькие дети уходят на тот свет. Что с ними делать, ведь в раю никто не растет и не старится. Или маленьким детям положены совсем маленькие гурии? Нет, очень сложный вопрос, тут нужен ученый человек, какой-нибудь ишáн
[24], он все растолкует. Увы, нет у них в ауле ни одного ишана, не говоря уже про муллу.
Солнце передвинулось на небосводе, и жаркие лучи его, обогнув камень, добрались до Юсуфа. Стало томно, захотелось родниковой воды, а еще лучше чалáпа – кислого молока. Но для этого нужно было идти домой, беспокоить бабушку, а та уже старая, не ровен час помрет от беспокойства. А вот интересно, когда бабушка попадет в рай, к ней тоже придут небесные девы? Это вряд ли, потому что тогда на всех дев не напасешься. Для бабушек на том свете припасены вечно юные отроки.
