– Карл, – сказал Нейт, уже осторожнее. – Опусти пистолет!
Карл медленно повернулся к нему.
– Нейтан, это ты? – спросил он.
Нейт не знал, что ответить. От знакомых он слышал рассказы о том, как им приходилось иметь дело со своими родителями, страдающими деменцией или болезнью Альцгеймера, и все они повторяли, что нужно говорить правду, чтобы вернуть стариков в реальность, – однако в этих рассказах в руке у родителей не было оружия.
– Ну да, я.
У старика на лице мелькнула тень сомнения.
– Нет. Разве это ты? Все прогнило насквозь, сынок. Мир разрушен. Все в опасности. Это все Оливер. Понимаешь? Где Оливер? – Карл направил пистолет на Нейта.
– Карл… э… папа…
– Что ты сделал с Ол…
Карл исчез.
Только что он был здесь. И вот его уже не стало. Дуновение воздуха и едкий запах хлора и омытого дождем асфальта.
Нейт понял, куда девался старик.
Он вспомнил тот вечер: Карл появился у него за спиной на крыльце дома в грозовую ночь. Ударил его пистолетом. Назвал Нейтаном. Сказал, что мир развалился и прогнил, что надвигается опасность…
И затем – раз, Карл появился снова.
Липкий от пота, оглушенный, старик шатался из стороны в сторону. Нейт поспешил к нему, чтобы его поддержать – и чтобы выхватить из руки пистолет. Старик подчинился без сопротивления. Как в тумане, он поплелся к тому самому стулу, на котором сидел Нейт, карауля белку. Плюхнувшись туда, широко раздвинул ноги и какое-то мгновение сидел, тупо уставившись на землю.
– Я снова куда-то девался.
– Знаю, Карл. Знаю, где ты был.
– По-моему, я… – Старик облизнул губы. – Я тебя ударил. Вот этим. – Он кивнул на пистолет у Нейта в руке.
– Особо не переживай, зажило быстро.
– Я пропал не только… физически. Я пропал и вот отсюда. – Карл постучал себя по лбу.
– И это я тоже знаю.
– Прости, Нейтан… – Старик зашипел, словно злясь на себя самого. – Нейт.
– Все в порядке. Все чудесно, не убивайся напрасно.
– Слушай, тебя не затруднит принести глоток виски? У меня во рту такой вкус, будто… будто мне раскровили нос. У тебя такое когда-нибудь бывало?
Нейт не был уверен в том, что виски – лучшее лекарство, но поскольку никакого лекарства у них не было, что в этом могло быть плохого? Кивнув, он зашел в дом за одной из бутылок, которые старик хранил на кухне под раковиной. Вот только проблема была в том, что виски там, похоже, больше не осталось. Правда, Нейт нашел бутылку какого-то джина «Оберон» – на этикетке красовалася лохматый ирландский волкодав. Он рассудил, что сойдет и это. Его отец говорил про джин так: «Вкус как у Рождества». (И тут у Нейта все внутри перевернулось. Разве здесь не канун Рождества? Или там? Или где-то еще? День благодарения он уже пропустил, ведь так? Если сможет вернуться домой… Нет. Об этом можно будет думать позже. А прямо сейчас – Карл.)
Схватив бутылку «Оберона», Нейт отвинтил крышку. По пути захватил пару кружек, сунув палец в ручки. Громыхая и звеня кружками, вышел на улицу…
И увидел, как Карл бродит по траве. Отвернувшись от дома. Опустив голову. Безвольно уронив руки.
– Карл! Эй! Виски нет, но я нашел джин…
Старик повалился в траву лицом вниз.
Черт!
Поставив бутылку и кружки на землю, Нейт поспешил к нему. Подхватив старика под грудь, он перевернул его на спину.
Лицо Карла представляло собой жуткое месиво. Черные влажные завитки торчали из щек подобно сгнившим лозам. Красно-черные черви выползали из ноздрей, свисали с губ; один даже вылезал из-под глазного яблока. Издав булькающий грудной звук, старик закашлял. Нейт отпрянул назад, и Карла вырвало. Он исторгнул изо рта поток желчно-желтой пены, пронизанной черными нитями. Рвотная масса расплескалась по земле. Черви, живые, собрались в клубок.
Карл стиснул руки, и его снова вырвало – на этот раз червей было значительно меньше, всего горстка. Нагнувшись, Нейт помог ему оторвать червей от лица, следя за тем, чтобы не раздавить. Сняв с себя рубашку, он вытер старику лицо и рот, затем помог ему подняться на ноги и быстро повел прочь от копошащегося в траве месива.
– Господи… – застонав, пробормотал Карл. Его голос перешел в стон. – Господи Иисусе…
– Все в порядке. Все в порядке. Идем! Сейчас я помогу тебе… э… промыть рот. И продезинфицировать.
Вернувшись к крыльцу, Нейт взял бутылку джина и протянул ее Карлу.
– Вот. Давай.
Карл жадно схватил бутылку, как малыш хватает поильник с соком. Прильнув губами к горлышку, он сделал глоток. Первой дозой Карл прополоскал рот, выплюнул. Вторую уже просто выпил. Три солидных глотка.
– Ну вот, – сказал Нейт. – Теперь все в порядке.
Но Карл покачал головой.
– Мне плохо.
– Ты не можешь этого знать.
– Я знаю. Знаю прекрасно, как знаю, что следует опасаться здешних бурь. Это… то, что сейчас произошло, это плохо. Они… они во мне. Черви. Я уже видел такое, Нейт. Яйца, личинки, черви – не знаю, сынок, но я уверен, что чувствую их у себя внутри.
Нейт уже готов был снова подбодрить Карла, но тут заметил, как что-то черное выползает у того из глаза. Червяк. Маленький червячок. Размахивая хвостом, словно хлыстом, он прополз по глазному яблоку, из одного конца в другой, и снова скрылся.
– Что это было? – спросил Карл.
– Я…
– Я не поправлюсь.
Нейт покачал головой, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.
– Похоже, ты прав, Карл. Я сожалею.
* * *
Старик четко изложил свои желания. Сказал, что не хочет умирать здесь, а предпочтет умереть там, где умер Оливер. Он должен встретиться с творцом на каменном алтаре. Поскольку и он сам в каком-то смысле жертва. Нейт говорил, что не хочет, не сможет это сделать, однако Карл решительно заявил:
– Ты должен, Нейт. Вот что такое истинное милосердие. Я не хочу полностью отдать свой рассудок – свой мозг – этим тварям. Ты должен положить конец моим страданиям, пока я еще остаюсь самим собой.
В этих словах Нейт увидел зловещую насмешку судьбы. До сих пор он страстно желал увидеть, как умирает отец. И в самых черных, в самых потаенных глубинах своего сердца Нейт хотел быть тем, кто его убьет. Увидеть, как отец умирает от рака, тоже было неплохо, однако это была серебряная медаль, а не золотая. И хотя этот старик – не его отец, он все-таки его отец. Стал им.
Карл, этот Карл спас его. Помог ему. Многому научил. Как это сделал бы родной отец. И вот теперь Нейт хотел всего чего угодно, но только не видеть, как он умрет.
