Он осторожно спустился по лестнице, ожидая ответа.
Однако ответа не последовало.
По спине Фиги десятками пауков пробежал холодный озноб.
Когда он вышел в прихожую, звуки – похожие на тяжелые шаги – раздались ближе.
Приблизившись к входной двери, Фига снова включил рацию. Теперь он уже говорил вполголоса, возбужденно:
– Повторяю: говорит Фигероа. Слышу снаружи звуки. Шаги. Вы меня слышите? Прием.
И снова никто ему не ответил. Из рации доносилось лишь негромкое шипение.
Что-то глухо стукнуло в дверь.
Фига поднял пистолет. Сердце у него пустилось вскачь.
Еще один удар в дверь. Дверь содрогнулась в косяке.
И затем голос, за дверью:
– Фига! Фига!
Голос показался знакомым. Фига слышал его совсем недавно…
– Фигероа, ты здесь? Мне нужна помощь. Помоги!
Контрино.
– Так, черт, подожди! – крикнул Фига, убирая пистолет в кобуру и спеша к двери. Как только он ее открыл, Контрино буквально ввалился внутрь, словно он стоял, опираясь на нее. Фига подхватил его, помогая удержаться на ногах.
И увидел, что Контрино в крови. Весь, с головы до пят.
– Господи! – ахнул Фига, напрягая силы, чтобы не дать полицейскому упасть на пол. – Джон, черт возьми, как ты? Что произошло? Ты ранен?
– Да я-то ничего… – Контрино уронил голову Фиге на грудь. – Но ребята… у них дела плохи. Фига, я…
– Все в порядке. Все хорошо, Контрино. Кровь – ты ранен?
Уже другой человек поднял голову и посмотрел ему в лицо. По щекам человека струилась кровь. Он заморгал, очищая глаза.
– Кровь? Она не моя.
– Что?
Контрино ухмыльнулся.
И вонзил нож Фиге в живот.
Больше всего в ноже, вспарывающем ему внутренности, Фиге запомнилось следующее: лезвие показалось ему более холодным и длинным, чем возможно. Сначала он почувствовал не боль, а едкое проникновение льда, будто его пронзили сосулькой. Мелькнула мысль, что лезвие разрежет его насквозь, вспоров как мешок с кукурузой. Однако когда Фига отшатнулся назад и нож вышел из него, он с удивлением отметил, какая же рана маленькая. Контрино стоял перед ним, сжимая в руке охотничий нож, с которого капала кровь.
Фига потянулся за пистолетом.
Но его движения были слишком медленными. Казалось, все происходит в кошмарном сне – когда человеку снится, будто он бежит по жидкому бетону. Пистолет оказался у Фиги в руке, однако поднять его было так же тяжело, как поднять кувалду, и когда он наконец его поднял, Контрино снова ударил его, одним ударом сбивая с ног и выбивая пистолет из руки.
Фига упал навзничь. Схватившись за живот. Где расплывалось красное пятно.
– Не беспокойся, время у тебя еще есть, – сказал Контрино. – Нож в брюхе тебя не убьет – по крайней мере, убьет не сразу. А мальчишка хочет получить тебя живым.
– Мальчишка… Джейк…
– Он самый.
– По… почему?
Контрино облизнул губы – зловещий жест, учитывая то, что все лицо у него было в крови.
– Он разглядел меня. Разглядел насквозь, Фигероа. У него есть план, и я – тот, кто ему поможет.
78. Камень-алтарь
Оливер понял, что все, конец. Что это означает, пока было неясно. Но когда они с Джедом пришли на каменное поле под нудным холодным дождем, Оливер почувствовал: вот кульминация. К этому добавлялась мысль, что речь идет о кульминации всего, что плечи ему придавила огромная космическая тяжесть, ибо, если все сказанное Джейком правда, впереди, возможно, конец этого мира. А конец этого будет означать конец всех миров. Последняя доска, плавающая на поверхности штормового моря, за которую судорожно ухватились остальные миры, переломится и утонет, и вся реальность – реальность всех реальностей – исчезнет в хаосе. Провалится в пустоту. В ничто.
А затем, согласно Джейку, все вернется обратно.
Великая перезагрузка. Космическая, психоспиритическая кнопка сброса.
Если Джейк прав.
Однако Оливер не был в этом уверен.
Больше того, ему было все равно. Потому что он не собирался обрушивать этот мир. В нем слишком много того, что Оливер любит. Пусть эта машина сломана, но это его машина, и в ней его мать, его друзья, их матери и отцы, и все хорошие люди, и сломанные люди, которых нужно починить, и плохие люди, которых можно исправить.
Оливеру не было никакого дела до космической битвы.
Его волновали только все те люди, которым предстояло в ней сразиться.
* * *
Оливер и Джед стояли на краю поля камней. Луна и звезды скрылись за рваной пеленой туч. Дождь уменьшился, ослабнув до холодной мороси. Повинуясь внезапному порыву, Оливер согнул левую руку, которая тотчас же откликнулась под бинтами, под швами свежей болью. Словно вспомнив, что здесь произошло, когда Оливер в предыдущий раз был у каменного алтаря. Боль, предостережение.
Несмотря на сумерки, алтарь был им виден. Потому что на нем стоял маленький электрический фонарь, чей желтоватый свет расплывался в тумане. Однако этот фонарик не был единственным – вокруг алтаря были расставлены и другие. За пределами этого круга Оливер разглядел людей. На таком расстоянии казавшихся лишь тенями. Их было по крайней мере трое.
Над камнями раскатился зычный голос:
– Оливер!
Голос Джейка.
Одна из теней по-дружески помахала рукой.
– Рад тебя видеть, – продолжал Джейк. – Пришел не один? Все в порядке. Чем больше народу, тем веселее! Иди, иди же сюда!
– Ты готов? – тихо спросил Джед.
– Нет.
– Что ж, зато честно.
– А вы? – спросил Оливер.
– Готов. Теперь. Чувствую себя чистым. Чувствую себя… – Шумно втянув носом воздух, Джед поднес руки к сердцу. – Освободившимся от бремени.
– Я рад.
Извлечь боль из Джеда оказалось еще труднее, чем освободить от нее Грэма. Это было все равно что схватить голыми руками океан, чьи едкие воды обжигали кожу. Но Оливер нашел сливное отверстие, и тогда уже вся черная вода вытекла самостоятельно. Словно она стремилась уйти. Как Джед хотел освободиться.
– Пистолет по-прежнему у тебя, так? – еще тише спросил Джед.
Оливер замялся:
– Ну…
– Оливер, – снова сказал Джед. Будто строгий голос родителя – напоминание о том, что Джед когда-то также был родителем. Пока дочь не погибла в аварии, которую он устроил по пьяни. И все-таки что-то осталось.
– У меня… у меня его нет. Я его выбросил, когда мы подошли к парку. Повинуясь порыву. Вы сказали, что мы будем действовать, опираясь на свет и на любовь. А пистолету тут места нет.
