— Ты не понимаешь, — повторила Марина. — За все. Я ужасно
себя веду.
— Зато мы узнали, что Павлик с четырех часов завалился в
баню. Во сколько ты была в беседке в первый раз?
Марина помолчала, соображая.
— Точно до четырех! Наверное, даже еще до трех! Сразу после
обеда.
Федор посмотрел на нее.
— Нет, — быстро сказала она. — Даже не думай. Павлика-то я
ни с кем не перепутала бы!
— Ты приняла гипсового пионера с горном за Геннадия
Ивановича.
— Ну и что? Там было темно, а я без очков вообще не очень
хорошо вижу! Но все-таки не настолько, чтобы перепутать Павлика!
— Может, это был не Павлик, а гипсовая девушка с веслом?
Марина вовсе не хотела улыбаться, потому что они почти
ссорились, и вообще пора исключить его из своей жизни раз и навсегда — может,
получится хоть на этот раз? — вернуться в свой номер, засесть в кресло с
книжкой и кружкой. И наплевать на всех без исключения полицейских комиссаров в
выцветших и потертых джинсах, и на «приключение» тоже наплевать — жила она без
всяких приключений и дальше проживет, ничего такого, вон Эдик Акулевич даже не
знает, что приключения существуют!
— Почему ты так смотришь? — поинтересовался Тучков
Четвертый, еще не до конца исключенный из ее жизни.
— Как?..
— Как будто ты Валентина Васильна, а я Вероника, и твой
сыночек собирается на мне жениться.
Не могла же она объяснить ему, что не хочет улыбаться его
шуткам, зато хочет исключить его из своей жизни!
В холле, откуда на второй этаж поднималась лестница, они
обнаружили бабусю Логвинову. Бабуся водила пальцем по расписанию автобусов,
идущих в райцентр. Расписание было отпечатано на машинке и засунуто в
прозрачный пластиковый карман.
«Росписание атправлений», — вот как было напечатано.
Бабуся оглянулась на Федора и Марину, спустила очки на
кончик носа и благожелательно закивала.
— Вам помочь, Ирина Михайловна? — галантно спросил Федор
Тучков.
— И-и, нет, милай! Че мне помогать? Бабка хоть и старая, а
глаза вострые, все разглядела!
Марина до смерти боялась, что бабуся Логвинова сейчас тоже
заговорит о том, как Марина свалилась с забора «прям в руки миламу», схватила
Тучкова Четвертого за рукав и потянула. Тучков и бабуся посмотрели на нее с
удивлением. Марина рукав выпустила.
— Вы уезжаете, Ирина Михайловна?
— Собираюся потихонечку. Вызывают меня дети мои, чегой-то
там у них… не заладилося.
— Заболел кто-то? — участливо спросил Федор.
— Свят, свят, — перекрестилась бабуся, — уж и свечку
поставила, когда отправлялась, чтоб, значит, мне живой вернуться и чтоб тама,
дома, все как следует было.
Бабуся замолчала. Федор ожидал продолжения, но его не
последовало.
— Так что случилось-то, Ирина Михайловна?
— Зять мой захворал, сердешныя… Так захворал, что не чают,
будет жив мужик иль нет!
— Сердце? — спросила Марина.
Отец когда-то умер от сердца. Она его почти не помнила.
Только отдельные смешные словечки вроде «кормой вперед». А еще «кобель на
бугру» — если что-нибудь торчит явно не на месте.
— Так не знаю я! Дочь в телефон говорит, приезжай, мать, не
управимся без тебя! От беда, беда…
— А вы до Архангельска едете? — зачем-то спросил задумчивый
Федор.
— До него, милай! А там близехонько, верст сто пийсят, и на
месте. Мокша, село наше, большое. А раньше больше было, до войны когда, а
Логвиновых, почитай, шашнадцать семей!
— Трудно вам добираться, Ирина Михайловна.
— Так это разве ж трудно! В войну, от было трудно! А щас
разве ж трудно! Больно люди балованы стали, от им и трудно! А старикам ничо не
трудно.
Бабуся еще взглянула в расписание и пошла прочь. Косолапые
ноги в плюшевых тапочках, палка, коричневые нитяные чулки, бедная юбка и
платок. Плат — так она говорила.
Федор и Марина смотрели ей вслед.
— Н-да, — промолвил Тучков Четвертый особым «заключительным»
голосом. — Ничего не понятно. Она все время почему-то врет.
— Как?!
— Зачем ей расписание автобусов?
— Как зачем?! Она уезжает!
— Куда? — холодно поинтересовался Федор. — Куда она уезжает?
— Домой. В эту свою Мокшу. Она же сказала — зять заболел!
— Поезда останавливаются на нашей станции. Питерский и
московский. Или она в Мокшу на трамвае поедет?
— Почему… на трамвае?
— Потому что до Архангельска можно добраться через Питер или
Москву. Нет никаких прямых поездов от райцентра до Архангельска, это точно.
Тогда зачем ей в райцентр?
Марина была поражена.
— Ты точно знаешь, что нет таких поездов?
Он засмеялся:
— Точно. И звонок. Зачем она сказала, что дочь ей звонила?
— А что?
— Дочь не могла ей звонить, — убежденно проговорил Федор
Тучков Четвертый.
Марина пришла в раздражение. Ей нравилась бабуся Логвинова,
и хотелось ее защитить.
— Почему не могла?!
— Потому что не могла, и все тут.
— Ты что? — подозрительно спросила Марина. — Видел мобильный
телефон ее дочери? Держал его в руках? Нажимал кнопки повторного вызова?
— Нет, — ответил Тучков Четвертый решительно, — ничего этого
я не делал, но звонить она не могла.
— Почему?!
— Откуда она могла звонить? Из Архангельска, до которого сто
пятьдесят верст? Или у нас в селах теперь такая… широкая междугородняя связь?
Марина была поражена.
— Дочь не стала бы звонить, — убежденно повторил Федор. — А
если бы она бабусю не застала в номере или вообще не дозвонилась бы? Откуда у
дочери в Мокше телефон санатория? Ну адрес, название еще туда-сюда, но телефон
откуда? Дочь послала бы телеграмму — это вернее, проще и дешевле. И за сто
пятьдесят верст не надо ехать.
— Черт тебя побери, — себе под нос пробормотала вежливая
Марина в надежде, что он все-таки расслышит.
