Ребал стремительно перешел к делу.
— И все же, друзья мои, — напористо вещал
он, — если мы останемся защищать наши жилища, мы и тем поможем нашему
другу императору! Эозийские бестии идут, дабы уничтожить нашу веру и перебить
истинно верующих. Не знаю, что решите вы, но я клянусь вам всем, что положу
жизнь мою за нашу любимую родину и святую веру! Однако самой смертью своей я
задержу продвижение рыцарей церкви! Этим порождениям ада придется задержаться,
дабы пролить мою кровь, а между тем подоспеют атаны! Так мы одним ударом
защитим наши жилища и поможем нашему другу!
Спархок принялся ругаться — сдавленным шепотом, чтобы не
выдать себя.
— Что с тобой? — спросил Келтэн.
— Нас загоняют в западню. Если эти идиоты внемлют тому,
что говорит им Ребал, рыцарям церкви придется шаг за шагом отвоевывать себе
дорогу к Материону.
— Они довольно быстро использовали переменившуюся
ситуацию, — согласился Вэнион. — Пожалуй, даже слишком быстро. Отсюда
до Материона почти тысяча лиг. Или у кого-то очень хороший конь, или наш
загадочный приятель опять нарушает правила, чтобы известить провинции о том,
что произошло в столице после мятежа.
Ребал между тем вскинул руки, чтобы усмирить рев толпы.
— Со мной ли вы, братья? — патетически воскликнул
он. — Защитим ли мы дома наши и веру нашу, поможем ли нашим друзьям
тамульцам?
Толпа одобрительно взвыла.
— Попросим Инсетеса помочь нам! — крикнул
крестьянин с дубинкой.
— Инсетес! — завопил другой. — Инсетес!
Призови Инсетеса!
— Вы уверены, друзья мои? — вопросил Ребал,
выпрямляясь и теснее запахивая черный плащ.
— Призови его, Ребал! Пробуди Инсетеса! Пусть он скажет
нам, что делать!
Ребал принял картинную позу и вскинул руки над головой.
Затем он начал говорить, глухим низким голосом произнося гортанные слова.
— Это стирикский? — прошептал Келтэн
Сефрении. — Мне кажется, это не очень похоже на стирикский.
— Это чушь, — презрительно фыркнула онa.
Келтэн сдвинул брови.
— По-моему, я о них никогда не слышал, — шепотом
сказал он. — В какой части мира живут чуши? Сефрения озадаченно воззрилась
на него.
— Я неправильно сказал? — осведомился он. —
Они зовутся чушиты? Или чушийцы? Я имею в виду тех, чей язык называется «чушь».
— Ох, Келтэн, — тихо засмеялась она, — до
чего же я люблю тебя.
— А что я такого сказал?
Голос Ребала поднялся почти до визга, и он резко опустил
руки.
В костре что-то оглушительно взорвалось, и огромные клубы
дыма заволокли просеку.
— Внемлите ми, братие! — донесся из дыма
оглушительный рык. — Ныне пришед час брани великая.
Люд эдомский оружный, ступай за мною на рать кровавую!
Берите мечи булатные, облачите члены своя в брони, а главы в шеломы! Бейте
нещадно ворога лютого, домам и пашням погибель несущего! Ступайте во брань ярую
с погаными выползками Церкви Чиреллоская! За мной! За мною, вой Господни, и
Господь направит стопы и длани ваши!
— Высокий древнеэленийский! — шепотом воскликнул
Бевьер. — Вот уже тысячу лет никто не говорил на этом языке!
— Какой бы то ни был язык, а я бы за ним пошел, —
проворчал Улаф. — Славная речь!
Дым начал редеть, рассеиваться, и рядом с Ребалом возник
широкоплечий богатырь в древних доспехах, вознесший над головой огромный
двуручный меч.
— Разор! — проревел он. — Брань и разор!
Глава 5
— Все ушли, — доложил Берит, вернувшись вместе с
Телэном в лагерь, надежно укрытый в узкой лощине. — Правда, сначала они
очень долго ходили кругами, выкрикивая лозунги.
— Потом пиво кончилось, — сухо добавил
Телэн, — и собутыльники разошлись по домам. — Он взглянул на
Флейту. — Ты уверена, что это было важно? Я в жизни не видел более
изобретательного мошенничества.
Она упрямо кивнула.
— Это было важно, — уже не в первый раз повторила
она, — не знаю почему, но важно.
— Как им удалось устроить эту вспышку и дым? —
спросил Келтэн.
— Один из тех, что стояли у самого костра, бросил на
угли горсть какого-то порошка, — пожал плечами Халэд. — Все прочие
глаз не сводили с Ребала, а потому никто и не заметил, как он это проделал.
— А откуда взялся человек в доспехах? — спросил
Улаф.
— Он прятался в толпе, — пояснил Телэн. — Все
это представление в самый раз годится для какой-нибудь деревенской ярмарки —
той, что проводят далеко-далеко от ближайшего городка.
— Однако тот, что изображал Инсетеса, произнес весьма
волнующую речь, — заметил Улаф.
— В этом нет ничего удивительного, — улыбнулся
Бевьер. — Ее написал Фалакт в седьмом веке.
— Кто это такой? — спросил Телэн.
— Фалакт был величайшим драматургом древности. Эта
волнующая речь взята целиком из его трагедии под названием «Этоник». Этот
парень в старинных доспехах попросту заменил в ней несколько слов. Пьеса
считается классикой, и ее по сей день ставят иногда в университетах.
— Ты, Бевьер, просто ходячая библиотека, — сказал
Келтэн. — Неужели ты помнишь слово в слово все, что когда-нибудь прочитал?
Бевьер рассмеялся.
— Хотел бы я, чтобы было так, друзья мои!.. Просто
когда я был студентом, мы с однокашниками как-то поставили «Этоника». Я играл
главную роль, так что мне пришлось выучить эту речь наизусть. Стихи Фалакта и в
самом деле весьма волнующи. Он был великим творцом — и, само собой, выходцем из
Арсиума.
— Мне он никогда не нравился, — фыркнула
Флейта. — Он был уродлив, как смертный грех, от него несло, как из сточной
ямы, а кроме того, он был воинствующим фанатиком.
Бевьер с трудом сглотнул.
— Пожалуйста, Афраэль, не делай этого, — попросил
он. — От такого становится не по себе.
— А О чем была эта пьеса? — спросил вдруг Телэн с
загоревшимися глазами.
— Этоник якобы был правителем мифического королевства
где-то на территории нынешней Восточной Каммории, — ответил Бевьер. —
Легенда гласит, что он затеял религиозную войну со стириками.
