— Мне очень жаль…
Марк молчал, глядя в одну точку. Сейчас он выглядел гораздо
более безумным, чем Ольга.
— Наверное, я бы поступил точно так же, если бы хотел
спасти любимую женщину… Когда вы узнали о том, что произошло?
— Я не знаю… Когда увидел ее окровавленную одежду.
И перепачканные руки… Тогда я подумал, что это не может
закончиться хорошо. А потом пришли вы. С этой чудовищной новостью об убийстве…
Но я не мог… Не мог предать ее.
Вы рассказали обо всем. О том, как был убит Игорь. Я понял,
что это действительно она. Господи, зачем только он приехал? Я говорил вам, я
заказал билеты на самолет. Если бы Инка не разбилась, все было бы совсем
по-другому. Он бы не прилетел… Господи, ведь это же я вызвал его. Своими руками
подписал ей смертный приговор. Ей и себе.
— Не стоит винить себя, Марк. Вы ни в чем не виноваты.
Все равно это проявилось бы — раньше или позже.
— Но не было бы убийства… Я показал бы ее лучшим
врачам, я положил бы ее в самую лучшую клинику. Я заплатил бы любые деньги,
только бы она была здорова. Я пошел бы и набольшее…
— А вы и пошли. Зачем вы попытались свалить всю вину на
Инессу? Вы ведь умный человек, Марк. Вы понимаете, что то, что группа не
приехала, — это чистая случайность.
Как только бы она здесь появилась, все стало бы на свои
места. Ее отпечатки на ноже, кровавый след на стене в комнате…
Вы бы все равно ее не спасли.
— Не знаю. Я потерял голову.
— Когда вы излагали мне версию о причастности к
преступлению Инессы Шмариновой, вы вовсе не выглядели растерянным. Ваша версия
была безупречной… Во всяком случае, она выглядела вполне правдоподобной.
Единственно правдоподобной в сложившихся обстоятельствах.
— Я просто знал, что в ванной комнате сидит моя жена,
которая никак не может смыть кровь. Я должен был защитить ее. Ведь Игорю уже
ничем нельзя помочь.
— Боюсь, что и Ольге уже ничем нельзя помочь.
— Нет. Ее должны вылечить… У нас же есть врачи. Есть
препараты…
— Даже если бы это произошло, даже если бы ее
вылечили, — она ведь навсегда будет травмирована этим убийством.
— Но вы должны понять, она не ведала, что творила. А
когда узнала об этом — сама ужаснулась. Вы знаете, что такое каждый день ожидать
этого ее страшного беспамятства? Этого раздвоения личности. Последние несколько
дней я прожил, как в аду. Зачем мы только сюда приехали? Не было бы этой
цыганки в аэропорту — она как будто запрограммировала Ольгу.
— Марк, не будьте ребенком! Не нужно цепляться за
внешние обстоятельства. Во всем этом никто не виноват, кроме дурной
наследственности.
«Кроме дурной наследственности» — так мог бы сказать Володя.
Это были слова из его жизни с печатной машинкой и сочинением сказок. Звягинцев
подумал о том, что начинает говорить с Марком его языком — языком, на котором
не понимают дешевого пива и толстых животов.
…Ольга попросила оставить ее, она хотела справиться с
происшедшим одна. Она не могла больше видеть людей. Она еще долго не сможет
видеть людей.
За несколько часов Радик и Коля подготовили коттедж
Красинских. С согласия Марка и по ее собственной просьбе она должна была
пробыть там до приезда оперативной группы.
Марк настаивал на том, чтобы ему тоже разрешили вернуться в
коттедж, но Ольга категорически воспротивилась этому.
Она должна нести свой крест одна.
Чувствуя себя подлецом, Звягинцев шепнул охранникам, чтобы
они укрепили окна и сняли с них все ручки — от греха подальше, вдруг на Ольгу
снова накатит безумие.
Сами же охранники должны были выполнять свои
непосредственные обязанности в коттедже: одна из двух комнат отводилась им.
Марк согласился временно пожить в импровизированном кабинете Звягинцева в
административном крыле: там был диван и даже маленький санузел. Он забрал из
коттеджа кое-что из вещей: неизвестно, как долго придется ждать развязки
бурана.
Звягинцев действительно нашел комбинезон Ольги в одном из ее
чемоданов. Вся ткань впереди была обезображена уже подсохшей кровью: ни Ольге,
ни Марку даже в голову не пришло застирать ее. Ясно, что Ольга была
деморализована, а Марк… Ольга права — скорее всего, Марк действительно
собирался уничтожить улику.
Звягинцев не мешал им проститься, когда Ольга отправлялась в
коттедж — в ссылку, в изгнание, в камеру предварительного заключения. Это было
тяжелое прощание. Ольга больше не принадлежала Марку, а Марк больше не
принадлежал ей.
Звягинцев и охранники тактично отошли в сторону, пока Ольга
и Марк говорили друг другу прощальные слова. И молчали в последний раз. Он
крепко сжимал ее холодные безучастные руки, но она даже не чувствовала этих
пожатий.
— Я люблю тебя, кара… — шептал он затертые до дыр
слова. — Я не оставлю тебя… Я найду лучших врачей. Ты поправишься, ты
выздоровеешь, и все будет как прежде.
— Марк, ты же знаешь, что ничего не будет как прежде.
Что ничего уже не будет.
— Я не верю.
— Марк! Если даже я сама поверила в то, что убила
своего отца… Не нужно сопротивляться, Марк. Ты свободен. Я хочу, чтобы ты был
свободен. Позаботься об Инке.
Лицо его исказила гримаса, но он все же нашел в себе силы
сказать:
— Да, конечно.
— Папа так любил ее.
— Я знаю.
— Ты заберешь ее отсюда?
— Конечно.
— Марк… Ты переложил снотворное? Ты ведь унес его из
ванной.
— Почему ты об этом заговорила? — испуганно
спросил он.
— Мне нужно снотворное.
— Зачем?
— Ну что ты как маленький… Я просто не смогу спать с
тем, что знаю о себе. Ты прав. Мне нужно успокоительное.
Чтобы хотя бы на время забыть и забыться.
— Я не скажу тебе…
— Пожалей меня, Марк.
— Что ты задумала, кара?
— Ты что, боишься, что выпью целый пузырек? Что я
захочу покончить с собой?
Его лицо исказилось гримасой боли.
— Я не скажу тебе…
— Пожалуйста . Я обещаю тебе, что ничего не сделаю с
собой. К этому я не готова. Во всяком, случае пока. Мне просто нужно заснуть.
Пожалей меня.
— Хорошо, — он все-таки сжалился над ней:
последний жест отчаянно влюбленного. — В сумке для лыжного снаряжения, во
внутреннем кармашке, там, где обычно лежат очки.
— Спасибо, Марк. А теперь уходи.
— Нет.
— Уходи. Мы увидимся, обязательно. Я ведь пока еще твоя
жена.
