Или Петербурге.
Мысль о Питере подняла Настю среди ночи. В Питере живет ее
брат, Кирюша. Он звонил ей, он сказал: “Если бы ты могла…” Но ведь она не
может. Не может бросить дом и виноградник. За последние тринадцать лет она
вообще никуда не уезжала. А вершина ее достижений — паломничество в областной
центр в ранней юности.
Нет. Не стоит и думать об этом.
…Настя опомнилась только в поезде, с сумкой винограда и
любимыми Кирюшиными гранатами. Как ни странно, поезд вез ее в Питер.
Двое суток она пролежала на верхней полке, холодея от
собственного авантюризма. Денег ей должно хватить, она не собирается
задерживаться надолго. В конце концов, в доме она оставила Нину и Тамару, так
что вполне имеет право посмотреть, как устроился брат. А до приезда Зазы она
сто пятьдесят раз вернется! И вообще, в этом нет ничего дурного, навестить
Кирюшу. Увидеть брата, которого не видела три года, шэни дэда моутхан!..
Просто увидеть.
И она увидела его. Сегодня в морге.
Он покончил с собой. Сошел с ума и повесился.
А до этого написал странные прощальные слова на окне и
испещрил стены рисунками божьих коровок.
А она сидит теперь в его квартире и сама близка к
помешательству.
Что скажет Заза? Что скажет его родня? Что скажет Илико?..
Пепельницы. Настя успела вымыть две пепельницы. Это
замечательная идея: чтобы хоть чем-то занять себя и скоротать ночь, она
уберется в квартире. Выдраит все, что только можно выдраить. Чтобы хозяева
вернулись в нормальный дом… Хотя бы через полгода. Она все сделает. И уйдет
отсюда навсегда.
Настя побрела на кухню и принялась за уборку: не потому, что
кухня выглядела особенно грязной, нет. Просто ей невмоготу было оставаться в
комнате, среди рисунков. Тем более ночью, в самое любимое для любого кваджи
<Бес (груз.)> время.
Генеральная уборка на кухне заняла три часа. И все это время
(в промежутке между слезами и воспоминаниями) Настя удивлялась полному
отсутствию каких-либо съестных припасов в шкафах. Имелась только соль в большом
деревянном туеске. А мусорное ведро было переполнено целлофановыми пакетиками
из-под какого-то гнусного вьетнамского супа. И пустыми блоками от сигарет.
На цыпочках пройдя мимо ванной и так и не решившись туда
заглянуть, Настя вернулась в комнату. Она бы никогда этого не сделала (во
всяком случае — до утра), если бы не сумка, брошенная на кровать. Там лежали не
только ее паспорт и кошелек с фотографией, но и записная книжка, которую
передал ей следователь из Управления.
Его, Кирюшина, книжка.
Настя устроилась на полу и углубилась в ее изучение. Просто
так, чтобы привстать на цыпочки и хоть на несколько минут дотянуться до его
жизни, окончившейся такой нелепой смертью. Но ничего интересного для себя она
так и не нашла. Несколько пугающих названий типа “ЭКСПЕРТИЗА ГИБДД”, “КОНТОРА
СМОЛЕНСКОГО КЛАДБИЩА”, “РЕКВИЕМ, ритуальный фонд”. Зачем нужны были Кирюше
столь тесные контакты со смертью, она так и не поняла. Кроме подробно
расписанных похоронных бюро, в книжке было еще несколько телефонов. Совсем
немного. Их владельцы скрывались за аббревиатурами С. Е., В. Ч., В. В.
П. — дальше Настя не стала и заглядывать.
Все равно они ничего ей не скажут, эти телефоны. Да и не так
их много — цифр и заглавных букв с точками. Судя по всему, книжку Кирюша завел
совсем недавно. И все-таки успел занести одну-единственную внятную фамилию. Ее
Настя прочла напоследок: “ВЕРХОВСКИЙ ИГОРЬ. 941.90.75. МОБИЛА”.
Она осторожно отодвинула простыню, прилегла на краешек
кровати и попыталась прикрыть глаза. Бесполезно. Нарисованные насекомые
продирались сквозь веки, водили странные хороводы, выстраивались в цепочки и
снова распадались.
Божьи коровки, тупо думала Настя, такие полезные божьи
коровки, убийцы капустной тли. Настя всегда привечала их, а чтобы помочь им
справиться с тлей, обсаживала грядки бархатцами и ноготками. Ноготки — такие
милые цветы…
Но что делают божьи коровки на стене этой странной квартиры
в этом странном городе? Ведь Кирюша всегда ненавидел и землю, и ее дары, и ее
обитателей… Ему нужно было просто сдвинуться, чтобы начать воспевать божьих ко…
Настя ущипнула себя за руку. Да, следователь так и сказал
ей, открытым текстом: “Похоже, ваш брат медленно сходил с ума”…
Вот и она приняла их сторону. Предала Кирюшу.
Но и возражать этому было трудно: разбитая аппаратура как-то
слишком наглядно поддерживала эту версию. Разве может человек в здравом уме и
трезвой памяти разрушить такие дорогие вещи? Интересно, а где остальное
имущество-?..
Оно нашлось через двадцать минут в маленькой кладовке в
коридоре. Очевидно, кладовка служила Кирюше платяным шкафом. Рубашки, брюки,
куртки, носки и ботинки были свалены в кучу. Скорее машинально, повинуясь
многолетней привычке, чем преследуя какую-то цель, Настя принялась разбирать
завалы: чистое — к чистому, грязное — к грязному. Грязного оказалось намного
больше. Закончив сортировку, Настя зарылась носом в нестираное белье брата и
снова зарыдала, в который раз за сегодняшний день. Она хорошо помнила детский
запах Кирюши, такой же вкусный, как и запах Илико. Но теперь от вещей за версту
несло совсем другой жизнью — взрослой, одинокой и уверенной в себе. Пот
перемежался с одеколоном и табаком — настоящий, выдержанный мужской букет. Да,
Кирюша стал мужчиной, а она так и не заметила этого.
Настя вдавила щеку поглубже в ворох одежды и неожиданно
замерла: где-то в глубине кипы послышался нежный, едва уловимый шорох. Она
принялась разгребать белье руками — теперь шорох стал явственнее. А через
минуту в ее руках оказался и источник — тяжелая кожаная куртка в заклепках.
Ужасаясь своему нахальству, Настя принялась рыться в карманах. Первые трофеи не
принесли ей особого утешения: скрученные в трубочку шесть сотенных долларовых
бумажек, узкие солнцезащитные очки и железная пластина, при ближайшем
рассмотрении оказавшаяся обоймой. В их доме в Вознесенском хранилась пара
ружей, но это были коллекционные ружья, гордость Зазы. Обойма из кармана
выглядела не в пример современнее. Она угрожающе поблескивала вороненым боком,
и Настя засунула ее обратно — от греха подальше. А из другого кармана —
внутреннего — извлекла мятый конверт. Именно он и шуршал все это время. На
конверте стоял адрес: “В. О. 2-я линия, 13, кв. 13”.
Что такое загадочное “В.О.”, Настя не знала. Но — “2-я
линия, 13, кв.13”!
Это был его, Кирюшин, адрес.
Оглушенная этим открытием, Настя залезла в конверт и
извлекла из него листок бумаги. На то, чтобы прочесть две строчки, у нее ушло
десять секунд. И строчки эти не понравились Насте. Ужасно не понравились.
"ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА,
ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ”.
* * *
…Подбор кассет оказался из рук вон: два китаезы и
мудачина-француз, — и Пацюк убил на них всю ночь. Начал он с француза, с
Франсуа-мать-его Озона (так нарекли “сверхновую звезду режиссуры” родители. И
почему только их своевременно не стерилизовали просвещенные галльские врачи?).
Но, как бы там ни было, Франсуа выполз на свет и явив себя, принялся оскорблять
своими киноопусами прогрессивное человечество.
