На западе закат играл калейдоскопом красно-оранжевой гаммы,
переходящей в желтый… голубой… пурпурный. Ветви деревьев трещали под напором
холодного зимнего ветра; деревья напоминали скелеты, неспособные вернуться к
нормальной жизни.
Шины автомобиля трещали по гравию. По приемнику передавали
записи «Криденс».
«Люди, знакомые с моим волшебством, — пел Джон Фогерти, —
наполнили землю дымом».
Перед входом в отель «кадиллак» остановился. Близился конец
дня; садилось солнце, окрашивая западное небо цветами славы.
Здесь.
Отныне и навеки.
Салон автомобиля наполнился слабым, невыразительным светом.
Талисман мерцал… но его мерцание было тусклым, как умирающий костер.
Ричард медленно повернулся к Джеку. Его лицо было измученным
и испуганным. К груди он прижимал книгу Карла Сагана «Мозг Брока», как будто
она была чем-то хрупким и могла разбиться.
«Талисман Ричарда», — подумал Джек и улыбнулся.
— Джек, ты хочешь…
— Нет, — сказал Джек. — Подожди в машине, пока я не позову
тебя.
Он открыл дверцу, собираясь выйти, потом оглянулся на
Ричарда. Бледный и усталый, тот выглядел жалким.
Не задумываясь о том, что делает, Джек откинулся назад и
поцеловал Ричарда в щеку… Ричард обвил руками шею Джека и на мгновение крепко
прижался к нему. Потом он отпустил его. Оба при этом не проронили ни звука.
21 декабря мальчик по имени Джек Сойер стоял у кромки воды,
сжимая в руках Талисман и смотрел на ночную громаду Атлантического океана.
Именно в этот день ему исполнилось тринадцать лет, но он об этом не вспомнил.
Он стоял, думая о своей матери. Собирается ли она включать в своей комнате
свет? Он надеялся, что да.
Джек не сводил глаз с мерцающего Талисмана.
Лили тянулась изможденной, иссохшей рукой к выключателю. Она
нащупала его и включила. Тот, кто увидел бы ее в тот момент, отвернулся бы. В
последнюю неделю рак развивался все стремительнее, она весила сейчас не более
семидесяти восьми фунтов. Скулы обтягивала похожая на пергамент кожа;
коричневые круги под глазами стали почти черными, а сами глаза ввалились
внутрь. Грудь исчезла. Руки выглядели бесплотными.
Но это было не все. В последнюю неделю у нее началась
пневмония.
В ее ослабленном состоянии она, конечно, была первым
кандидатом на любое респираторное заболевание, но здесь свою роль сыграли
разные обстоятельства.
Некоторое время назад батареи в гостинице перестали
работать. Она не могла наверняка сказать, как давно, потому что время для нее
перестало существовать. Но с этого момента гостиница стала ледяным домом.
Могилой, в которой она умирала.
Все это произошло тогда, когда она разбила рукой стекло,
прогоняя чайку, похожую на Слоута. Очевидно, Слоут проделал еще и эту штуку.
Все ушли. Все. Не осталось сиделок. Не осталось дежурного клерка внизу. Слоут
засунул их всех в карман и унес отсюда.
Четыре дня назад — когда она не нашла в комнате ничего, что
можно было бы съесть — она сползла с постели и медленно направилась к лифту.
Она захватила с собой стул, используя его как опору при ходьбе, и одновременно
для отдыха. Коридор длиной сорок футов она преодолела за сорок минут.
Она несколько раз нажимала кнопку вызова лифта, но кабина
так и не пришла. Кнопка даже не засветилась.
Лили выругалась про себя и медленно стала опускаться вниз по
лестнице.
— Эй! — крикнула она, тяжело опираясь на спинку стула.
«Наверное, они не слышат меня, хотя должны были бы», —
подумала она, и снова крикнула что есть силы.
Никто не пришел. Телефон отключен. Гостиница превратилась в
мавзолей. Но она не хотела умирать в мавзолее!
Она поползла обратно, но вдруг сильная боль перекосила ее на
один бок, и она, соскользнув со стула, тяжело упала на ступеньки…
С большим трудом Лили добралась до своей комнаты, и с этого
момента она потеряла счет времени. Но она еще держалась, потому что в глубине
угасающего сознания жила странная уверенность, что Джек возвращается и скоро
будет с ней.
Сейчас она почувствовала начало своего конца. Словно по
спирали ее засасывало в воронку в песке.
Чтобы вырваться из этой спирали, она попыталась зажечь свет.
Для этого она встала с постели. До сих пор у нее не хватало сил; доктор в
последний визит посмеялся над самой идеей встать. Но сейчас она рискнула.
Она дважды падала, пока, наконец, не встала на ноги; затем
нащупала стул и с его помощью начала передвигаться к окну.
Лили Кэвэней, Королева Бродвея, шла. Это была походка
существа, съедаемого раком и лихорадкой.
Она добралась до окна и выглянула в него.
Внизу она увидела человеческий силуэт… и пылающий шар.
— Джек! — попыталась крикнуть она, но у нее ничего не
получилось. Из груди вырвался какой-то свистящий звук, и она без сил повалилась
на подоконник.
Внезапно светящийся шар в руках фигуры ярко вспыхнул,
осветив лицо держащего его человека, и это был лицо Джека. Это был Джек! Джек
вернулся домой!..
Фигура побежала.
— Джек!
Глаза ее стали ярче. По желтым щекам текли слезы.
— Мама!
Джек увидел ее; она выглядела ужасно — как будто в окно
выглядывал призрак.
— Мама!
Он помчался по ступенькам, перескакивая через них; Талисман
в его руках вспыхнул ярко-красным светом… и погас.
Он летел к их номеру, и, наконец, услышал ее голос, как
тихий шорох в траве.
— Джеки?..
— Мамочка!
Он ворвался в комнату.
Внизу, в машине, нервничал Ричард, поглядывая сквозь очки на
окна. Что там делает Джек? Он заметил, что в нескольких окнах наверху
вспыхивает и гаснет белый свет. Ричард опустил голову и вздохнул.
Он увидел ее — мать лежала на полу под окном. Вся комната,
неприбранная и пыльная, казалась пустой… Слова застряли у Джека в горле. Потом
Талисман вспыхнул ярким светом, осветив комнату. Ее волосы разметались по
грязному ковру. Обескровленная рука тянулась к нему.
Он почувствовал запах болезни, запах приближающейся смерти.
Джек не был врачом, и не заметил многих перемен в Лили. Но он знал одно: его
мать умирает и осталось очень мало времени. Она дважды повторила его имя, но он
понял, что она бредит. Он положил ей на голову руку и поставил Талисман на пол
рядом с ней.
