— По приказанию королевы.
— А-а! — произнес король.
В это время королева распечатала письмо и прочитала следующие строки:
«Вчера Вы вернулись из Парижа и вошли во дворец в восемь вечера. Лоран Вас видел».
Затем, с таким же беспечным видом, королева распечатала еще несколько записок, писем и прошений, в беспорядке разбросанных по пуховику.
— Так что же? — молвила она, поднимая глаза на короля.
— Спасибо, сударыня, — обратился тот к первой горничной.
Госпожа де Мизери удалилась.
— Простите, государь, — заговорила королева, — просветите меня: разве я больше не вольна видеть или не видеть графа Прованского?
— О, разумеется, вольны, сударыня, но…
— Что — но?
— Но я думал, что вчера вы были в Париже.
— Да, я ездила в Париж. Но разве из Парижа не возвращаются?
— Вне всякого сомнения. Все зависит от того, в котором часу.
— Госпожа де Мизери! — позвала королева. Горничная появилась снова.
— Госпожа де Мизери! В котором часу я вчера вернулась из Парижа? — спросила королева.
— Около восьми, ваше величество.
— Не думаю, — сказал король, — вы, должно быть, ошибаетесь, госпожа де Мизери, спросите кого-нибудь.
Горничная, прямая и бесстрастная, повернулась к двери.
— Госпожа Дюваль, в котором часу ее величество вернулись вчера вечером из Парижа? — спросила она.
— Должно быть, в восемь, сударыня, — отвечала вторая горничная.
— Вы, верно, ошибаетесь, госпожа Дюваль, — сказала г-жа де Мизери.
Госпожа Дюваль наклонилась к окну прихожей и крикнула:
— Лоран!
— Кто это? — спросил король.
— Это привратник у дверей, в которые вчера проходили ее величество, — отвечала г-жа де Мизери.
— Лоран! — закричала г-жа Дюваль. — В котором часу вернулась вчера ее величество королева?
— В восемь! — отвечал с нижней галереи привратник. Король опустил голову.
Госпожа де Мизери отпустила г-жу Дюваль, г-жа Дюваль отпустила привратника. Супруги остались одни.
— Простите, сударыня, я и сам не знаю, что это взбрело мне в голову. Видите, как я рад? Моя радость так же велика, как и мое раскаяние. Вы на меня не сердитесь, ведь правда? Не дуйтесь: даю слово дворянина, я был бы в отчаянии!
Королева высвободила руку из руки короля.
— Государь, — заговорила Мария-Антуанетта, — королева Французская не лжет!
— Что это значит? — спросил удивленный король.
— Я хочу сказать, — столь же хладнокровно продолжала королева, — что я вернулась только сегодня в шесть утра.
— Сударыня!
— Без его высочества графа д'Артуа, предоставившего мне убежище и из жалости приютившего меня в одном из своих домов, я осталась бы за дверью, как нищенка.
— Ах, так вы не вернулись! — с мрачным видом сказал король. — Значит, я был прав?
— Для того, чтобы убедиться, рано или поздно я вернулась, у вас нет необходимости ни запирать двери, ни отдавать приказы; достаточно прийти ко мне и спросить:
«В котором часу вы вернулись?»
— О-о! — произнес король.
— Я могла бы и дальше наслаждаться своей победой. Но я полагаю, что ваш образ действий постыден для короля, непристоен для дворянина, и я не хочу лишить себя удовольствия сказать вам об этом.
Король отряхнул жабо с видом человека, который обдумывает ответ.
— О, вы проявили великое искусство! — качая головой, произнесла королева. — Вам не придется извиняться за свое обращение со мной.
— Вы знаете, что я человек искренний, — изменившимся голосом заговорил король, — и что я всегда признаю свои ошибки. Соблаговолите же доказать мне, сударыня, что вы были правы, когда уехали из Версаля на санях со своими дворянами? С сумасшедшей оравой, которая компрометирует вас в тяжких обстоятельствах, в которых мы живем! Разве так должна поступать супруга, королева, мать?
— Могу ответить вам в двух словах. Я уехала из Версаля на санях, чтобы поскорее доехать до Парижа; я вышла из дому с мадмуазель де Таверне, чья репутация, слава Богу, одна из самых чистых репутаций при дворе, и поехала в Париж, чтобы лично удостовериться, что король Французский, отец огромной семьи, предоставляет умирать с голоду, прозябать в забвении, беззащитному перед всеми искушениями порока и нищеты, одному из членов своей семьи, такому же королю, то есть потомку одного из королей, царствовавших во Франции.
— Я? — с удивлением спросил король.
— Я поднялась, — продолжала королева, — на какой-то чердак и увидела без огня, без света, без денег внучку великого государя и дала сто луидоров этой жертве забывчивости, жертве королевской небрежности.
— Примите в рассуждение, — сказал король, — что я не подозревал вас ни в чем хоть сколько-нибудь несправедливом или бесчестном; мне только не понравился образ действий, рискованное поведение королевы; вы, как всегда, делали добро, но, делая добро другим, вы избрали способ, который делает зло вам самой. Вот в чем я вас упрекаю! А теперь я должен исправить чью-то забывчивость, я должен позаботиться о судьбе некоей королевской семьи.
Я готов. Сообщите мне, кто эти несчастные, и мои благодеяния не заставят себя ждать.
— Полагаю, что имя Валуа достаточно прославлено, государь, чтобы сохраниться в вашей памяти.
— А-а, теперь я знаю, о ком вы заботитесь! — с громким смехом вскричал Людовик XVI. — Это маленькая Валуа? Графиня де… Постойте…
— Де ла Мотт.
— Совершенно верно, де ла Мотт. Ее муж — жандарм? — Да, государь.
— А жена — интриганка? О, не сердитесь: она переворачивает небо и землю, она изводит министров, она не дает житья моим теткам, она и мне докучает своими ходатайствами, прошениями, генеалогическими изысканиями!
— Но она Валуа или нет?
— Я уверен, что да!
— В таком случае — пенсион! Приличный пенсион ей, полк — ее мужу, словом, положение, приличествующее потомкам королей.
— Постойте, постойте! Черт побери! Как вы спешите! Малютка Валуа всегда вырывает у меня достаточно перьев и без вашей помощи. У малютки Валуа крепкий клювик, помилуйте!
— Но, государь, не могут же Валуа умирать с голоду!
— Вы сами сказали мне, что дали ей сто луидоров!
— Щедрое подаяние!
— Королевское.
— Тогда дайте ей столько же.
— Я от этого воздержусь. Того, что вы дали, вполне достаточно для нас обоих.
— Тогда дайте небольшой пенсион.
