Действительно, меньше чем через пять минут король и его спутник дошли до помещений, выходивших на улицу Астрюс.
Из кошеля, висевшего у пояса, герцог достал ключ, спустился на несколько ступенек вниз, пересек какой-то дворик и отпер дверь, скрытую желтеющими кустами ежевики. Шагах в десяти от нее виднелась каменная лестница, которая вела в просторную комнату или, вернее, длинный зал.
У д'Эпернона имелся ключ и от этого помещения. Он тихонько открыл дверь.
В зале стояло сорок пять кроватей; на каждой из них лежал спящий человек.
Король взглянул на кровати, на спящих и, обратившись к герцогу, «спросил с тревожным любопытством:
— Кто эти люди?
— Сегодня они спят, но с завтрашнего дня спать не будут, то есть будут по очереди.
— А почему?
— Чтобы вы, ваше величество, могли спокойно спать.
— Объяснись: это твои друзья?
— Они выбраны мною, государь, отсортированы, как зерна на гумне. Это бесстрашные телохранители, которые станут сопутствовать вашему величеству неотступно, как тень. Они будут находиться всюду, где находится ваше величество, и не подпустят к вам никого ближе, чем на расстояние шпаги.
— Ты это придумал, д'Эпернон?
— Ну да, бог мой, я один, государь.
— Это вызовет всеобщий смех.
— Не смех, а страх.
— Твои дворяне такие грозные?
— Государь, это стая псов, которую вы напустите на любую дичь. Они будут знать только вас, только с вашим величеством иметь дело, только у вас просить света, тепла, жизни.
— Но я на этом разорюсь.
— Разве король может разоряться?
— Я с трудом оплачиваю своих швейцарцев.
— Посмотрите хорошенько на этих пришельцев, государь!
Продолговатый зал был разделен в длину перегородкой, по одну сторону ее архитектор устроил сорок пять альковов, которые были расположены, словно келейки, один подле другого и выходили в проход, где стояли король и д'Эпернон.
В каждом их этих альковов пробита была дверца, соединявшая его с чем-то вроде комнаты.
Благодаря такому остроумному устройству дворяне могли от исполнения служебных дел сразу же переходить к частной жизни.
К своим общественным обязанностям они приобщались через альков.
Семейная и личная жизнь их протекала в примыкавшем к алькову помещении.
В каждом таком помещении имелся выход на балкон, который шел вдоль всей наружной стены.
Король не сразу понял все эти тонкости.
— Почему ты показал мне их в кроватях, спящими? — спросил король.
— Я полагал, что вашему величеству так легче произвести смотр. На каждом из этих альковов имеется номер, под тем же номером числится и обитатель алькова. Следовательно, каждый из них может быть и номером и человеком.
— Недурно придумано, — сказал король, — в особенности если у них одних будет ключ ко всей этой арифметике. Но сколько они будут мне стоить? Если недорого, это меня, пожалуй, убедит. Но их внешний вид, д'Эпернон, не очень привлекателен.
— Государь, я знаю, что они несколько отощали да и загорели на солнце наших южных провинций. Я был таким же худым и смуглым; они пополнеют и побелеют, подобно мне.
— Гм! — промычал Генрих, искоса взглянув на д'Эпернона.
Наступила пауза, вскоре прерванная королем.
— Вот этот говорит во сне, — сказал он, с любопытством прислушиваясь.
— В самом деле?
— Да. Послушай.
И правда, один из гасконцев что-то шептал с печальной улыбкой.
Король подошел к нему на цыпочках.
— …Если вы женщина, — говорил тот, — бегите! Спасайтесь!..
— Ого, — сказал Генрих, — он дамский угодник.
— Что вы о нем скажете, государь?
— У него приятное лицо.
Д'Эпернон поднес свечу к алькову.
— К тому же руки у него белые, а борода хорошо расчесана.
— Это господин Эрнотон де Карменж, красивый, милый, — он далеко пойдет.
— А рядом с ним — престранная личность. Какая рубашка у этого тридцать первого номера! Можно подумать, власяница кающегося грешника.
— Это господин де Шалабр. Если он разорит ваше величество, то, ручаюсь, не без выгоды для себя.
— А вон тот, с таким мрачным лицом? Он, видно, не о любви грезит?
— Какой у него номер, государь?
— Двенадцатый.
— Острый клинок, железное сердце, отличная голова — господин де Сент-Малин, государь.
— Да, если хорошенько подумать, ла Валет, мысль твоя не плоха!
— Еще бы! Сами посудите, государь, какое впечатление произведут эти сторожевые псы, которые словно тень будут следовать за вашим величеством. Молодцов этих никто не видел, и при случае они не посрамят вас!
— Да, да, ты прав. Но только…
— Что?
— Полагаю, они будут следовать за мною не в этих лохмотьях? Не хочу, чтобы моя тень или, вернее, мои тени опозорили меня своим видом.
— Вот, государь, мы и возвращаемся к расходу.
— А ты рассчитывал обойти его?
— Нет, напротив: во всяком деле — это главное. Но у меня возникла одна мысль.
— Ну так выкладывай ее.
— Если бы это зависело от меня, каждый из этих дворян нашел бы завтра утром на табурете, где лежат его лохмотья, кошель с тысячью экю: жалованье за первую половину года.
— Тысяча экю за полугодие, шесть тысяч ливров в год!.. Помилуйте, да вы спятили, герцог. Целый полк обошелся бы дешевле.
— Вы забываете, государь, что им предстоит стать тенями вашего величества. А вы сами изволили сказать, что тени ваши должны быть пристойно одеты. Каждый будет обязан употребить часть этих денег на одежду и вооружение, которые сделали бы честь вашему величеству. Так вот, если на экипировку положить полторы тысячи ливров, то жалованье за первый год составит четыре с половиной тысячи, а за второй год и все последующие — по три.
— Это более приемлемо.
— Ваше величество согласны?
— Есть лишь одно затруднение, герцог.
— Какое?
— Отсутствие денег.
— Государь, я нашел средство.
