Долгов поболтал кружку, чтобы было послаще. Он не любил
несладкий кофе.
– В каком смысле – без толку, Тамара Павловна?
– Да ведь не зарабатываете ничего! – в сердцах сказала
врачиха. – Или вы думаете, я не вижу? День и ночь на работе, а получаете
сколько?
– Как все, – ответил Долгов неохотно. – Только я не понимаю,
почему это вас волнует.
Тамара Павловна посмотрела на него долгим взглядом,
наклонилась вперед, почти легла грудью на стол, так что в зеленом развале
открылось еще немного белоснежной пышности, и Долгов уставился в стенку шкафа,
где висел календарь за апрель, хотя на дворе давно стоял август. На календаре
был изображен благообразный человек в костюме, сложивший руки «домиком» то ли в
молитве, то ли в какой-то непонятной игре, и написано – «Наш дом Россия».
– А вы, Дмитрий Евгеньевич, думаете, что мы ничего не
замечаем? Думаете, нам дела никакого нет? А мы, между прочим, все про вас знаем
и очень даже вам сочувствуем!
– Да не нужно мне сочувствовать, что вы, ей-богу, –
пробормотал Долгов, изучая благообразного человека на календаре и мечтая о том,
чтоб кто-нибудь зашел или телефон бы зазвонил, на худой конец!
– Вы день и ночь работаете, и все бесплатно! Вы заведующему
отделением диссертацию написали, и тоже бесплатно, а за это умные люди неплохие
денежки получают! Вам больных каких оставляют?! Ну, каких?!
– Обыкновенных больных. Я, пожалуй, пойду, покурю. Извините
меня. – Долгов поставил на стол кружку с недопитым кофе и сделал попытку
встать, но Тамара Павловна его не пустила.
Глаза у нее сверкали, грудь вздымалась, зеленые складки
ходили ходуном. Теперь они располагались очень неудобно: Долгов возвышался над
ней, стоя почти вплотную, а она продолжала сидеть, не двигаясь с места,
преграждая ему путь к спасению.
– А вам таких больных оставляют, которых по «Скорой»
привезли или из поликлиники прислали! Вот каких! Никаких доходов от них нету! А
вы все соглашаетесь, все никак кулаком по столу стукнуть не можете! Вот вы
почку сейчас оперировали! Это чья почка была?! Кто ее должен был делать?!
– Тамар, разрешите, я выйду, – тихим грозным голосом
попросил Долгов.
Она отмахнулась от него.
– Заведующий отделением ее должен был делать! И все об этом
знают! – торжествующе заключила врачиха. – И он ее как будто сделал! Вы пришли,
больной спал. Вы операцию провели и ушли до того, как больного разбудили! И
больной-то не какой-нибудь простой, а со значением больной, из министерства! И
завтра супруга его будет заведующему ручку целовать за то, что он ее муженька
из беды выручил! А доктор Долгов в это самое время как раз дежурство закончит и
на автобусе на кафедру поедет, какому-нибудь следующему ослу диссертацию
писать!
– Да почему ослу, никакому не ослу… Можно мне выйти, Тамара
Павловна?
Она с грохотом отодвинула стул и поднялась, вся пылая
праведным гневом.
– Вот если бы я была ваша жена, – выговорила она с отвращением,
– я бы вас на порог не пустила, дикаря такого! Человек может великие тыщи
зарабатывать, а ходит в дырявых носках!
Долгов быстро посмотрел на свои ноги в шлепанцах. Он
оперировал в самых обыкновенных шлепанцах, – трудно шесть часов выстоять в
ботинках! – и никаких дырок не обнаружил.
– На пятке, – подсказала Тамара Павловна.
– Что?
– Дырка на пятке, – повторила она и отвела глаза.
Долгов покраснел. Не так, как краснеют взрослые, почти
тридцатилетние дяденьки, сдержанно, с достоинством, скулами и немного шеей, а
так, как краснеют пацаны, – и лбом, и щеками, и ушами, и даже нос, кажется,
зардел немного, и загривку стало жарко.
Он выскочил за дверь в бесконечный больничный коридор,
прошмыгнул на площадку, прикрыл за собой дверь и натянул носок так, чтоб не
видно было дырки. Потопал ногой в шлепанце и посмотрел. Носок теперь сбился
гармошкой, и было неудобно. И не поделаешь ничего. Запасных носков у него не
было, придется дежурство так доживать, в рваных. И как это он не уследил!..
Он закурил и стал смотреть в окно, на больничный двор. Он
знал этот двор наизусть. Вон заколоченная будка, в ней раньше была проходная, а
потом проходную перенесли, когда добавился еще один лечебный корпус. Вон
«Газель», которая привозит продукты в больничную столовку. Вон облупленная
дверь прачечной, и возле нее курит санитар по кличке Ильич, и с ним какие-то
толстые тетки, которых Долгов отсюда не узнавал, должно быть, столовские. Машин
на стоянке было мало, почти все врачи разъехались – как правило, только
дежурные задерживались в больнице после часу дня, – однако огромный
полированный джип главного врача все еще был на месте.
Некоторое время Долгов уныло раздумывал о том, что, должно
быть, такие машины, как этот самый джип, бывают только у необыкновенных людей с
каким-то необыкновенным умением жить. Сам Долгов так жить не умел. Его
собственная раздолбанная «пятерка» уже который день не ездила, что-то с ней
случилось – то ли стартер, то ли свечи, в этом он тоже не разбирался, – и дочь
в детский сад приходилось возить на двух троллейбусах и метро.
И зачем эта дура Тамара испортила ему настроение?..
Дежурство еще только начинается, и бог знает, что впереди, а он стоит у окна,
глядя на пыльный августовский больничный двор, и так себя не любит, что хоть
волком вой!
Дернуло сквозняком, стукнула оконная рама, Долгов оглянулся.
На площадку выскочил анестезиолог Андрей Петрович – в зубах сигарета, рукава
закатаны так, что видны волосатые страшные ручищи, на шее золотая цепь шириной
в большой палец.
– Разбудил? – негромко спросил Долгов.
– А то! – невнятно из-за сигареты пробасил анестезиолог. –
Все окейно, Дмитрий Евгеньевич! А ты чего? Дежуришь сегодня?
– Дежурю.
– Может, того?..
– Чего?
– Накатим по поводу твоего дежурства? По маленькой!
Накатывать Долгов отказался, чувствуя себя кем-то средним
между святым и недоумком. Анестезиолог смотрел на него с насмешливой жалостью.
Долгов никогда не пил на работе – никогда, и точка. Слишком
часто и слишком близко он видел врачей, погибающих от фатального, непреодолимого,
неконтролируемого желания «накатить по маленькой». С тех пор как в первый раз,
на шестом курсе, он сделал аппендэктомию вместо дежурного хирурга, который к
тому времени, когда поступил больной, уже не мог не то что оперировать, а
просто держаться на ногах.
– Ну что, коллега, – с отвращением сказала ему тогда
операционная сестра, – валяйте! Ваш звездный час пробил. Все остальные все
равно в коме!
И он сделал операцию – сам, один! – и еще долго потом
таскался к дядьке, которого он оперировал, в глубине души удивляясь, что дядька
после его вмешательства не только не помер, но даже поправляется!..
