Гаврилов отпустил своего лихача, чрезвычайно погрустневшего
оттого, что хваленую лихость так и не удалось показать во всей красе, и
приблизился к пролетке.
Оттуда выглянула женщина, спросила взволнованно:
– Это вы?
– Да, я, Гаврилов, – отозвался он.
– Ах, господин Гаврилов, я уже начала
беспокоиться, – всплеснула руками женщина.
– Ничего, все будет хорошо. Одну минутку еще подождите,
прошу вас.
Оскальзываясь на небольшом откосе, нарочно сделанном на
мостовой для стока дождевых вод, он свернул в проулок и приблизился к
неприметному дому под тусклым керосиновым фонарем. Здесь, на Рождественской,
электрическое освещение провели только по самой середине улицы, на проулки-закоулки
пока не хватило средств у городской казны, к тому же владельцы некоторых
заведений сами противились яркому освещению: их посетителей вполне устраивал
мрак, а то и полная тьма.
Гаврилов вгляделся в слабо различимую вывеску и прочел:
«Попугай!»
Против воли улыбнулся. Экое словцо замечательное! Поди
угадай, что это – название болтливой птицы или призыв покуражиться, нагнать на
кого-то страху? Ну, поскольку восклицательный знак, стало быть, именно глагол в
повелительном наклонении. Еще было слово, которое Гаврилов очень любил, –
«нежить». Не поймешь, глагол или существительное? Если глагол – он розовенький
такой, безобидный. Если существительное – сплошная чернота и мрак.
Гаврилов взошел на крыльцо и толкнул дверь.
Сидевший у входа привратник с готовностью вскочил, вгляделся
в Гаврилова:
– Изволите пройти, ваше сиятельство? Шляпочку вашу
позвольте?
И – чуть слышным шепотом:
– Здесь он. Давно, уже с полчаса. Играет.
Привратник был свой, из боевиков товарища Виктора – теперь
оставшийся без командира, но еще не знавший об этом. Гаврилов, впрочем, о
случившемся промолчал. Не до причитаний по Виктору сейчас!
– Одну минуту, – громко сказал Гаврилов. – Я
с дамой. Сейчас схожу за ней и вернусь. Прикажите, чтобы нам накрыли в
отдельном кабинете.
– Прошка! – позвал привратник. – Господа
кабинетик просят! Приготовь!
– Ладно! – отозвался выглянувший из зала «человек»
[48] в несвежем переднике, повязанном под грудью. Сразу было
видно, что «Попугай!» – трактиришко третьего разряда. Да ладно, не жить ведь
здесь, а только дело сделать!
Гаврилов вернулся к пролетке, заплатил извозчику и помог
выйти стройной даме в сером, изрядно помявшемся, но все-таки весьма элегантном
туалете.
«Ясно-ясно, куда и зачем пошли», – подумал, глядя на
парочку, извозчик, который очень хорошо знал ночные нравы Рождественской улицы.
«Наверняка мужик решил, что мы тут блудодействовать
станем, – усмехнулся проницательный Гаврилов. – Ну и дурак, есть дела
поважнее!»
– Я правильно поняла связного – что-то
случилось? – спросила Инна Фламандская, ибо дамой в сером была она.
Гаврилов подумал – сказать ей про Бориску? Да нет, не стоит,
реакцию женщины предсказать невозможно. Потом.
– Есть свои сложности, – сказал он. – Я еду с
вами в Москву, будет время поговорить позднее. Кстати, меня зовут Данила Ильич.
– Да? – Она повернула к нему точеный
профиль. – Приятно познакомиться, Данила Ильич. Неужели дела настолько
плохи?
– Потом, все потом, – отмахнулся Гаврилов. –
Прошу вас сюда.
– Попугай? – удивилась, глянув на вывеску,
Инна. – А почему с восклицательным знаком?
Гаврилов только ухмыльнулся: сразу видно, цветок сей рос не
на родной почве!
Их через накуренный зал провели в чистенький кабинет. Идя
через зал, Инна часто дышала – не по нраву, видать, амбре пришлось! – а
войдя в кабинет, воскликнула со смешком:
– Ой, какой маленький диванчик!
«Да ведь я тебя сюда не для того привел!» – едва не
вскрикнул Гаврилов, однако сумел сдержать шквал раздражения.
– Помню, – мечтательно пробормотала Инна, – в
«Дононе» мне приводили двух красавцев из цыганского хора. Вот там был диван так
диван, мы легко умещались на нем втроем…
«Кто про что, а курица про просо», – философски
рассудил Гаврилов и сдержанно сказал:
– К сожалению, у нас не очень много времени до поезда.
Поэтому тянуть не будем. Я пока выйду в игорный зал, а вы закажите что-нибудь
на ужин себе и мне. Мне что полегче, пожарскую котлету, что ли, огурцы
парниковые и пирожное, а себе что будет угодно.
– Полегче? – изумленно воззрилась на него
Инна. – Это вы называете – полегче? На ночь? А еще доктор!
– Ничего, это самое легкое из здешнего меню. Я ведь мог
попросить запеченный окорок – здешнее особенное блюдо, пальчики
оближешь! – усмехнулся Гаврилов, выходя, и пожалел, что нельзя держать с
кем-нибудь пари на то, что закажет себе Инна.
Вообще, он был по натуре игрок и поэтому с удовольствием
прошел в зал, где стояли зеленые столы.
Конечно, той священной тишины, которую можно наблюдать в
серьезных клубах, здесь он не застал. Потные лица, дым сизыми слоями, тяжелое
дыхание, крутой перебор словес… И этот божественный звук – шелест карт и
магические заклинания:
– Сдавайте… ваша карта… туз… каре… ставки сделаны…
биты… делайте ставки, господа!
Гаврилов с трудом отвел взгляд от стола и пробежал глазами
по лицам играющих. Того, кто был ему нужен, не нашел и перебрался в другой угол
зала, где играли в вист. Здесь в ходу была уже другая лексика:
– Полвиста! Мизер! Распасовка! Прорез! Девятерик! А вы
потише, что это вам, детский трельяж, что ли…
Ага, вот он.
Гаврилов несколько мгновений смотрел на молодого, очень
бледного человека с моноклем в глазу, который задумчиво приложил палец к губам,
посмотрел в свои карты и решительно сказал:
– Прикупаю!
– А я пас, – сказал другой.
– Ну так ложись, – велел вистующий, и игрок открыл
карты.
Молодой человек снова задумчиво прижал палец к губам…
Гаврилов понаблюдал еще некоторое время и вышел.
