– А это возможно обратить? Вернуть? Сделать так, чтобы
произошел повторный обмен? Чтобы он вернулся? Вы знаете…
– Знаю… То есть не знаю.
Они некоторое время посидели молча, в тишине, нарушаемой
только храпом Коппирнига, икотой Бонавентуры, бормотанием дебилов, шорохом
голосов дискутирующих «Под Омегой» и Benedictuss Dominus, проговариваемом
Камедулой.
– Он, – сказал наконец Рейневан, – то есть
Самсон… называет себя Странником.
– Очень точно.
– Этакий kakodaemon, – сказал наконец
Рейневан, – несомненно, обладает какими-то силами… сверхчеловеческими.
Какими-то… способностями…
– Пытаешься сообразить, – угадал Циркулос, доказав
проницательность, – нельзя ли ждать от него спасения? Не забыл ли, будучи
на свободе, о попавших в Башню спутниках? Хочешь знать, можешь ли рассчитывать
на его помощь? Правда?
– Правда.
Циркулос помолчал.
– Я бы не рассчитывал, – сказал он наконец с
жестокой откровенностью. – Чего ради демонам отличаться в этом от людей?
Это была их последняя беседа. Удалось ли Циркулосу
активировать принесенный в заднем проходе амулет и вызвать демона Мерсильде,
осталось и должно было на века остаться загадкой. Из телепортации же,
несомненно, ничего не получилось. Циркулос не перенесся в пространство. Он
по-прежнему оставался в Башне. Лежал на подстилке навзничь, напрягшийся, прижав
обе руки к груди и судорожно вцепившись пальцами в одежду.
– Пресвятая Дева… – простонал Инститор. –
Прикройте ему лицо…
Шарлей обрывками тряпицы заслонил кошмарную маску,
деформировавшуюся в пароксизме ужаса и боли. Искривленные, покрытые засохшей
пеной губы, ощеренные зубы и мутные, стеклянные, вытаращенные глаза.
– И позовите брата Транквилия.
– Христе… – простонал Коппирниг. – Смотрите…
Рядом с подстилкой покойника животом кверху лежала крыса
Мартин. Перекрученная в муке, с торчащими наружу желтыми зубами.
– Дьявол, – с миной знатока проговорил
Бонавентура, – шею ему свернул. И унес душу в ад.
– Точно. Несомненно, – согласился Инститор. –
Он рисовал на стенах дьявольщину и дорисовался. Любой дурак видит: гексаграммы,
пентаграммы, зодиаки, каббалы, зефиры и прочие чертовы и жидовские символы.
Вызвал дьявола, старый колдун. На свою погибель.
– Тьфу, тьфу, нечистая сила… Надо бы всю мазню стереть.
Святой водой покропить. Помолиться, пока и к нам не прицепился Враг. Зовите
монахов. Ну, над чем смеетесь? Шарлей, позвольте узнать?
– Догадайтесь?
– Действительно, – зевнул Урбан Горн. –
Просто смешно то, что вы болтаете. И ваше возбуждение. Чему тут удивляться. Старый
Циркулос умер, сыграл в ящик, откинул копыта, распрощался с этим светом,
отправился на Афалионские луга. Пусть ему там земля будет пухом и lux perpetua
[452]
пусть ему светит. И finis на этом, объявляю конец траура. А
дьявол? К дьяволу дьявола.
– Ох, господин Муммолин, – покрутил головой Фома
Альфа. – Не шутите с дьяволом. Ибо видны здесь его делишки. Кто знает,
может, он все еще крутится рядом, укрывшись во мраке. Над этим местом смерти
вздымаются адовы испарения. Не чувствуете? Что это по-вашему, если не сера? Что
так воняет?
– Ваши подштанники.
– Ежели не дьявол, – взъерепенился
Бонавентура, – то что, по-вашему, его убило?
– Сердце, – проговорил Рейневан, правда, не совсем
уверенно. – Я изучал такие случаи. Сердце у него разорвалось. Произошла plethora.
[453]
Несомый плеврой избыток желчи вызвал тумор, случилась
закупорка, то есть инфаркт. Наступил spasmus, и разорвалась arteria pulmanalis.
[454]
– Слышите, – сказал Шарлей. – Это говорит
наука. Sine ira et studio. Causa finita. Все ясно.
– Неужто? – неожиданно бросил Коппирниг. – А
крыса? Что убило крысу?
– Селедка, которую она сожрала.
Наверху хлопнула дверь, заскрипели ступени, загудел
скатываемый по лестнице бочонок.
– Будь благословен! Завтрак, братия. А ну, на молитву!
А потом с мисочками за рыбкой!
На просьбу о святой воде, молитве и экзорцизмовании над
подстилкой покойника брат Транквилий ответил весьма многозначительным пожатием
плеч и вполне однозначным постукиванием по лбу. Этот факт невероятно оживил
послеобеденные дискуссии. Были высказаны смелые гипотезы и предположения. В
соответствии с наиболее резкими получалось, что брат Транквилий сам был
еретиком и почитателем дьявола, ибо только такой человек может отказать
верующим в святой воде и духовном утешении. Не обращая внимания на то, что
Шарлей и Горн смеялись до слез, Фома Альфа, Бонавентура и Инститор принялись
исследовать тему глубже. И делали это до того момента, когда – ко всеобщему изумлению
– в дискуссию не включилась особа, от которой этого ожидали меньше всего, а
именно – Камедула.
– Святая вода, – молодой священник впервые
позволил соузникам услышать свой голос. – Святая вода ничего бы вам не
дала. Если сюда действительно наведался дьявол. Против дьявола святая вода
бессильна. Я прекрасно это знаю. Ибо видел. За что здесь и сижу.
Когда утих возбужденный гул и опустилось тягостное молчание,
Камедула пояснил сказанное.
