– Правда? То есть мне триста рублей останется?
– Именно! Поэтому огромная просьба – никому об этом не говорите. Люди разные бывают, кто-то возьмет и доложит налоговому инспектору.
– Это у нас могут.
– А иконки можно посмотреть? Только посмотреть? – заглядывал Корытников в зал.
– Да пожалуйста...
Корытников устремился к иконам. Одна из них его явно заинтересовала. Осмотрев ее внимательно, он вдруг ужаснулся:
– А это что?! Любовь Юрьевна, вы человек верующий?
– Ну да вообще-то...
– Зачем же вы это в доме держите? Грех!
Люба обиделась:
– Скажете тоже: иконы – грех!
– Это подделка, да еще и богохульство! Буквы видите? ИНЦИ. Знаете, что значит? Иисус Назарянин Царь Иудейский. Это же богохульственное сокращение! – вдохновенно врал Корытников.
Люба не понимала, и он пояснил доступным примером:
– Ну, это как под портретом президента, извините за сравнение, написать не президент Российской Федерации, а – Пэ Рэ Эф! Понимаете? Вот что, давайте-ка я возьму ее от греха подальше!
– И куда денете?
– А у нас экспозиция такая есть, специальная, подделки выставляются.
Люба и тут проявила практичность:
– Ага. Значит, она чего-то стоит все-таки?
– Любовь Юрьевна, что она стоит?
– Да уж не меньше тысячи. Все-таки не бумага, дерево!
– Ну, вы махнули! Триста!
– Сколько?!
...Через некоторое время они вышли из дома: Корытников весьма довольный, да и Люба не расстроенная.
Проходя мимо Наташи и Нины, Корытников склонил голову:
– До свидания.
– Вообще-то мы не здоровались, – заметила Наташа.
– Тогда здравствуйте – и до свидания! – элегантно сказал Корытников.
И торопливо ушел.
7
Он торопливо ушел, а Наташа сказала Нине:
– Ну он и пялился на тебя!
– Пусть, – равнодушно сказала Нина.
– А ты дождешься, уедет Кравцов – и все.
– Я не собираюсь навязываться.
– А кто об этом говорит? – удивилась Наташа. – Я тоже Андрею не навязываюсь. Я не дура, я понимаю, ему надо успокоиться. Все-таки он Ольгу любил. Ну, то есть влюбился. Он же сам еще не понимает, что это было так... Временно. Они бы все равно через месяц разошлись. Я не навязываюсь, но ему же надо с кем-то про Ольгу поговорить? А я его встретила, будто не нарочно, ну, сначала сказала, вроде того, ты не беспокойся, я на тебя уже не обижаюсь, я все забыла, думаю только про школу, а на тебя, извини, наплевать. И начала про Ольгу – тоже будто не нарочно. Ну, и он начал. Говорил, говорил... Теперь ему уже это надо. Он говорит, а я слушаю. Ну, и он ко мне привыкает понемножку. И так привыкнет, что без меня не сможет.
– Умная ты, я смотрю, – улыбнулась Нина.
– А читать надо уметь! – посоветовала Наташа подруге, показывая книгу. – Тут хорошо написано. Сейчас вспомню... – Она подняла голову, глядя в небо, и повторила наизусть: – «Мужчина, едва встретив женщину, тут же чувствует комплекс вины!»
– Тут же? Даже если ничего еще не сделал?
– Так потому и чувствует, что ничего не сделал!
И девушки легли на прогретое солнцем крыльцо и стали смотреть в синее небо.
8
Синее небо плыло над Анисовкой – или Анисовка медленно плыла под синим небом, ибо только невнимательному взгляду кажется, что земля и небо неподвижны.
Хали-Гали грелся на солнышке у дома, когда подъехал Корытников и одним взглядом оценил старика. Если с Синицыной он был душевен, а с Любой любезен, то со стариком, пожалуй, надо себя вести начальственно-покровительственно. Старикам это нравится. Они хорошо помнят времена, когда начальство было постоянным злом и ущемлением жизни человека, они помнят и свою благодарность начальству, когда оно вдруг переставало приказывать, наказывать и кричать, а заговаривало по-человечески, снисходя до них, грешных. В соответствии с этим Корытников надел прямоугольные очки строгого директорского вида.
– Здравствуй, дедушка! – бодро сказал он. – Как жизнь молодая?
– Ничего! – откликнулся Хали-Гали.
Корытников обработал его в считаные минуты. Поговорил о яровых и озимых, вспомнил прошлую коллективную жизнь, посетовал, что у молодых память короткая...
И вот уже Хали-Гали вынес из дома небольшой ящик и начал доставать оттуда книги, поясняя:
– Это у нас в войну учительница жила. Одинокая. Страшно культурная была женщина. Умерла. Книжки остались, посуда... Книжки я смотрел, а посуда вся мелкая, я из мелкой не ем. Щей не нальешь, а картошку если растолочь, через края тоже валится... Прямо она плоская какая-то, эта посуда.
Корытников, рассеянно слушая, складывал книги на крыльце, они его не заинтересовали. Но вдруг в очередную вцепился, раскрыл и ахнул:
– Мама ты моя!..
Отложил книгу, достал тарелки. И опять ахнул. Вот тарелка с надписью «Вся власть Советам!», на ней человек с красным флагом. Вот вторая, тоже с надписью: «Долой неграмотность!» Рисунок: женщина с большой тетрадью под мышкой. Корытников посмотрел на обороты тарелок, лихорадочно еще поискал в ящике, но там больше ничего не было. Однако и то, что нашлось, на него сильно подействовало. Он хватал то книгу, то тарелки и все повторял со слезами на глазах:
– Мама ты моя... Мама... – и вдруг само вырвалось: – Это же мама моя, дедушка!
– Где? – заглянул в тарелку Хали-Гали.
– Я полжизни это искал! Думал, ничего от нее не осталось! И вот... Спасибо тебе, что сохранил... Мама... Спасибо за твой последний привет!
Хали-Гали не мог уразуметь:
– А когда же ты родился? И где? Она почти сразу после войны умерла, у нее детей не было.
Корытников огляделся и зашептал:
– Я тебе скажу, но учти – никому! Я внебрачный ребенок, понимаешь? Она скрывала, что я у нее родился. Ты молчи, дед, про это, очень тебя прошу.
– Я-то промолчу... Но опять же, как-то ты не выглядишь... – искоса глянул старик на Корытникова, смущаясь своих сомнений.
– А ты знаешь, что такое пластическая операция? – закричал Корытников, утирая слезы. – Полностью меняется внешность! На самом деле мне под шестьдесят! Серьезно говорю! – Он поцеловал тарелки. – Дед, ты мне позволишь взять это? Только две тарелочки и книжку? На память?
– Да бери. Тарелки, я же говорю, мелкие. А книжку эту я читать не сумел, она стихами, а меня от стихов как-то скучит.
– Спасибо, дед! Спасибо! – Корытников вытер глаза и достал из портфеля отрывной календарь. – Вот – скромный подарок. Спасибо!
