— Карлос по прозвищу Шакал действительно легенда, но никак не миф. Он профессиональный убийца, которому пошел шестой десяток; говорят, что он болен, но все еще полон яростной ненависти. Он человек со множеством лиц и обличий; одни по каким-то причинам его любят, другие ненавидят, считая исчадием ада — и все по-своему правы. Я как раз тот, кто испытал к нему всю гамму чувств, относился к нему и так, и этак, но вы вряд ли сможете это понять, мы с вами слишком разные, преподобный Фома Аквинский.
— Merci bien.
[28]
— Однако ненависть, которая владеет Карлосом, растет как раковая опухоль в его стареющем мозгу. Единственный человек сумел вычислить его; этот же человек обманул его, перехватил пальму первенства по убийствам, лишив Шакала работы; убийство за убийством, он сводил Карлоса с ума, когда тот пытался вернуть свою репутацию непревзойденного киллера. Этот же человек повинен в смерти любовницы Шакала — не просто любовницы, а женщины, которую Карлос знал и любил еще с детства, прошедшего в Венесуэле, она была его главным союзником. Это единственный человек, один из сотен или даже тысяч, посланных правительствами разных стран, который когда-либо видел лицо Шакала. Человек, который все это сделал — продукт американской разведки, необычный человек, он вел смертельно опасный образ жизни на протяжении трех лет. И Карлос не успокоится, пока этот человек не будет наказан… и убит. А зовут этого человека Джейсон Борн.
Ошарашенный рассказом француза, с недоверием в глазах, Префонтейн перегнулся через стол.
— А кто такой этот Джейсон Борн? — спросил он.
— Мой муж, Дэвид Вебб, — ответила Мари.
– Господи , — прошептал судья. — Можно мне чего-нибудь выпить?
Джон Сен-Жак позвал:
— Рональд!
— Да, босс! — отозвался снаружи охранник, чьи сильные руки час назад держали хозяина за плечи на двадцатой вилле.
— Будь добр, принеси нам виски и бренди. Бар должен быть полон.
— Уже иду, сэр.
На востоке неожиданно запылало оранжевое солнце; его лучи проникали сквозь еще кое-где висевшую над морем утреннюю дымку. Тишина за столом была нарушена тихим и напряженным голосом старого француза.
— Я не привык, чтобы меня обслуживали, — произнес он, отрешенно глядя поверх перил на светлеющие воды Карибского моря. — Когда кого-нибудь о чем-то просят, я всегда думаю, что это относится ко мне.
— Больше этого не будет, — тихо сказала Мари, и, после небольшой паузы, добавила — … Жан-Пьер.
— С этим именем каждый может жить…
— Почему бы вам ни остаться здесь?
— Qu’est-ce que vous dites, madame?
[29]
— Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.
Упомянутый судья пребывал в этот момент в задумчивости, рассматривая принесенные на стол бутылки, бокалы и ведерко со льдом. Без особых церемоний Префонтейн протянул руку и налил себе хорошую порцию из ближайшей к нему бутылки.
— Я должен задать пару вопросов, — с ударением сказал он. — Можно?
— Валяйте, — ответила Мари. — Не уверена, что смогу или захочу ответить, но давайте попробуем.
— Эти выстрелы, надпись на стене — мой «кузен» утверждает, что красные слова появились по его указаниям…
— Так и есть, mon ami . Так же, как и громкие выстрелы.
— Для чего?
— Все должно выглядеть естественно. Выстрелы должны были дополнительно привлечь внимание к тому, что произошло.
— Но зачем?
— Мы научились этому во времена сопротивления — не то, чтобы я был «Жаном-Пьером Фонтейном», но тоже внес небольшой вклад в общее дело. Мы называли это расстановкой акцентов, давая понять, что в случившемся замешаны подпольщики. Все в округе знали об этом.
— Но для чего это нужно нам здесь?
— Сиделка Шакала мертва. Никто не сможет ему сообщить, что его инструкции не были выполнены.
— Французская логика. Непостижимо.
— Французский здравый смысл. Он непреложен.
— Но все равно, зачем нам это?
— Карлос будет здесь завтра около полудня.
— О, Боже!
Внутри виллы зазвонил телефон. Джон Сен-Жак поднялся с кресла, но его опередила сестра, махнув рукой перед лицом брата и бросившись через дверь в гостиную. Она сняла трубку.
– Дэвид?
— Это Алекс, — произнес задыхающийся голос. — Господи, у меня телефон три часа стоял на автодозвоне. У вас все в порядке?
— Как ни странно, мы еще живы.
— Старики! Парижские старики! Джонни, он…
— Джонни все сделал, но они на нашей стороне.
— Кто?
— Старики…
— Вы что там, с ума посходили?!
— Еще нет! Здесь все под контролем. Что с Дэвидом?
— Не знаю! Телефонную линию перерезали. Творится черт знает что! Я отправил туда полицию…
– К черту полицию, Алекс! — закричала Мари. — Подключай армию, морскую пехоту, гребаное ЦРУ. Они нам нужны!
— Джейсон не разрешит это сделать. Я не могу его подводить.
— Тогда слушай. Шакал будет здесь завтра!
— Боже! Я должен где-то найти для него реактивный самолет.
— Так придумай что-нибудь!
— Мари, ты не понимаешь. Старая «Медуза» выплыла на поверхность…
— О «Медузе» расскажешь моему мужу! Шакал не «Медуза», и он прилетает сюда уже завтра!
— Дэвид будет там, ты же знаешь.
— Да, знаю… Потому что сейчас он Джейсон Борн.
— Братец Кролик, все уже не так, как было тринадцать лет назад, и ты ведь тоже не такой, как был. От тебя не только не будет никакой пользы, ты будешь только мешать, если не отдохнешь, а еще лучше — поспи. Выключай свет и давай вздремни на том большом диване в гостиной. Я поставлю людей у телефона, хотя вряд ли кто позвонит в четыре часа утра.
Голос Кактуса постепенно затих, пока Джейсон на ватных ногах добрел до темной гостиной; веки его слипались, будто свинцовые. Он упал на диван, с трудом, одну за другой, поднял на него ноги и уставился в потолок. Отдых — это оружие, победа или поражение… Филипп де Анжу. «Медуза». Его внутренний экран выключился, и он уснул.
Сквозь сон пробилась оглушительно воющая, пульсирующая и непрекращающаяся сирена, эхом разнесшаяся по пустому дому, словно звуковой торнадо. Борн рывком повернулся и спрыгнул с дивана, сперва потеряв ориентацию, не понимая, где он находится, и на какие-то мгновения забыв — кто он такой.
