– Мы могли бы уехать. Уедем, Ричард?
– С виллы? С острова?
– Ну да.
Уайлдинг налил себе виски и встал позади ее стула.
– Куда хочешь, дорогая. В любое время. Хоть сейчас.
Она вздохнула – долгий, глубокий вздох.
– Ты такой… такой добрый. Конечно, я не хочу уезжать. Да и
разве ты можешь? Ты должен управлять имением. Наконец все уладилось!
– Это не имеет значения. На первом месте – ты.
– Я могла бы уехать одна. хотя бы ненадолго.
– Нет, мы поедем вместе. Я хочу, чтобы ты всегда
чувствовала, что о тебе заботятся, что всегда есть кто-то рядом.
– Думаешь, мне нужен хранитель? – она неудержимо захохотала
и так же внезапно умолкла, зажав рот рукой.
– Я хочу, чтобы ты чувствовала, что я всегда с тобой, – сказал
Уайлдинг.
– О, я это чувствую… всегда.
– Поедем в Италию. А хочешь, в Англию. Может, ты тоскуешь по
Англии?
– Нет, – сказала она. – Никуда мы не поедем. Останемся
здесь. Все будет так же, куда бы мы ни уехали. Везде одно и то же.
Она с мрачным видом поглубже уселась в кресло, потом вдруг
взглянула через плечо вверх на Уайлдинга, на его озадаченное, встревоженное
лицо.
– Дорогой Ричард. Ты так замечательно ко мне относишься. Ты
так терпелив.
Он нежно проговорил:
– Пока ты это понимаешь, для меня нет ничего важнее.
– Я знаю – о, я это знаю.
Он продолжал:
– Я надеялся, что здесь ты будешь счастлива, но теперь вижу,
что тебе не удалось отвлечься.
– Здесь доктор Нокс, – напомнила она.
Она повернулась к гостю и одарила его внезапной веселой
улыбкой. Он подумал: «Каким чудным созданием она могла бы быть… была».
Она продолжала:
– Что касается острова и виллы – это земной рай. Ты так
однажды сказал, и так оно и есть. Земной рай.
– А-а!
– Но я не могу его принять. Доктор Нокс. – В голосе опять
послышалось стаккато, – вы не считаете, что надо иметь очень сильный характер,
чтобы вынести рай? Как у тех старых благословенных первых христиан, о которых
поется в гимне, которые сидели рядком под деревьями с коронами на головах, – я
всегда считала, что короны ужасно тяжелые, – и снимали свои золотые короны у
моря. Наверное, Бог разрешал снимать короны, потому что они были очень тяжелые,
их нельзя носить все время. Некоторым достается слишком много всего, правда? –
Она встала и снова покачнулась. – Я, пожалуй, пойду лягу. Ты был прав, Ричард,
у меня температура. Но короны ужасно тяжелые. Жизнь здесь похожа на сбывшийся
сон, только я больше не хочу снов. Я должна быть в другом месте, не знаю где.
Если бы…
Она рухнула, и Ллевеллин, ожидавший этого, подхватил ее и
передал Уайлдингу.
– Ее лучше уложить в постель, – отчетливо произнес он.
– Да-да. А потом я вызову врача.
– Ей достаточно поспать, – сказал Ллевеллин.
Ричард Уайлдинг посмотрел на него с недоумением.
Ллевеллин сказал:
– Позвольте, я помогу.
Они вынесли девушку через ту же дверь, в которую она вошла,
потом по короткому коридору внесли в открытые двери спальни и бережно опустили
ее на широкую резную кровать с дорогим парчовым пологом. Уайлдинг выглянул в
коридор и позвал:
– Мария!
Ллевеллин, оглянувшись, прошел в ванную, заглянул в
застекленный шкафчик и вернулся в спальню.
Уайлдинг нетерпеливо крикнул еще раз:
– Мария!
Ллевеллин двинулся к туалетному столику.
В это время вошла низенькая смуглая женщина, быстро прошла к
кровати, наклонилась над потерявшей сознание девушкой и вскрикнула.
Уайлдинг отрывисто сказал:
– Посмотрите за ней. Я позвоню врачу.
– Не нужно, синьор. Я знаю, что делать. Назавтра она будет в
порядке.
Уайлдинг неохотно вышел из комнаты.
Ллевеллин пошел за ним, но в дверях задержался и спросил у
Марии:
– Где она это держит?
Женщина посмотрела на него и моргнула. Потом почти невольно
взгляд ее переместился на стену позади него, Он оглянулся; там висела небольшая
картина, пейзаж в стиле Коро.
[12]
Ллевеллин снял ее с гвоздя под ней оказался
старомодный стенной сейф, в котором женщины раньше хранили драгоценности, но от
современных воров он защищать перестал. Ключ был в замке; Ллевеллин осторожно
повернул его и заглянул внутрь. Кивнул и снова закрыл. Глаза его встретились с
понимающими глазами Марии.
Он вышел из комнаты и пришел к Уайлдингу, который как раз
вешал трубку.
– Врача нет, он отправился в тюрьму.
Старательно подбирая слова, Ллевеллин сказал:
– Мне кажется, Мария знает, что надо делать. Она уже не раз
с этим справлялась.
– Да… Да, вы правы. Она очень предана моей жене.
– Я это заметил.
– Ее здесь все любят. Она вызывает любовь – любовь и желание
защитить. Здешние люди остро чувствуют красоту, особенно когда красота
страдает.
– И все-таки они на свой лад большие реалисты, чем
англосаксы.
– Пожалуй.
– Они не прячутся от фактов.
– А мы?
– Очень часто. Какая прекрасная комната у вашей жены!
Знаете, что меня в ней поражает? Что здесь нет запаха парфюмерии, как это
водится у женщин. Только свежесть лаванды и одеколона.
Ричард Уайлдинг кивнул.
– Да, для меня запах лаванды связан с Ширли. А еще это
возвращает меня во времена детства; так пахло в мамином шкафу с постельным
бельем. Прекрасное белое полотно, и среди него разложены мешочки с лавандой,
она шила их сама, набивала и клала в шкаф. Чистый свежий запах весны.
