Антракт VIII. Бал светляков
Июнь, месяц балов: выпускных церемоний, всевозможных commencements
с вручением почетных степеней выдающимся гостям и ораторам, с подбрасыванием в
воздух шапочек, с юношескими лавинами, низвергающимися по мраморным лестницам,
с захватывающим ожиданием чуда, счастья, любви, с торжеством светляков в темных
деревьях, в светлых ночах, с перекличкой, пересвистом пересмешников, с руладами
соловьев.
Так когда-то и выпускницы Смольного института благородных
девиц кружились белой ночью, глядя на парящих в парке светляков, спрашивая друг
друга, что такое эти светляки, что в них, какая тайна кроме вечной поэзии, не
догадываясь или, может быть, смутно догадываясь, что в этих множественных
вспышечках по всему парку, над мрамором скульптур, над куполами деревьев перед
ними мелькают восторги предыдущих выпускниц всего человеческого рода.
Кто-нибудь в разгромленной, частично сожженной Германии, в лагере для
перемещенных лиц, в американской зоне оккупации, лежа на траве, руки под
голову, смотрит на возникающие над ним медлительно парящие бесшумные крошечные
геликоптеры, думает о том, почему вдруг в них происходит вспышка, в чем смысл
этой реакции, в чем состав этой реакции, имеет ли это какое-нибудь отношение к
процессу фотосинтеза?
В чем смысл этих крошечных вспышек, этой весенней феерии,
почему в ней такая грусть? Это уже думает поэтесса в Серебряном Бору. Весь дом
спит, а она сидит, обхватив колени, на крыльце террасы. Что это за сигналы?
Крошечный воздушный кораблик с огромным по его-то размерам прожектором
снижается к ней на ладонь и вдруг гаснет, сливается с темнотой. Выпускной бал
института благородных девиц, с усмешкой думает она. Мимолетности, похороны
нежности, возрождение и угасание, июнь соpок пятого года...
Глава 16
Концерт фронту
Американские грузовики, поступающие сейчас неудержимым,
каким-то неправдоподобным потоком во все доступные советские порты, а также
через иранскую границу, годились, как оказалось, не только для монтажа
гвардейских минометов, для перевозки войск и амуниции, но также и для установки
на них больших концертных роялей. Вот так однажды под вечер в конце марта 1944
года, на стыке Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов, где-то на
лесной поляне к западу от Овруча, «студебеккер» с откинутыми бортами
превосходно выполнял функции эстрады. На нем стоял рояль, и вдохновенный Эмиль
Гилельс оглашал рощу вариациями Листа, а потом аккомпанировал вдохновенному
Давиду Ойстраху, что «Кампанеллой» добавлял огня к бледному свечению
занимающегося за голыми ветвями заката.
Совсем неподалеку, впрочем, бухал и другой аккомпанемент,
артиллерийская перестрелка через линию фронта, да с небес то и дело слетали
отголоски пулеметных очередей – там беспрерывно занимались своей небезопасной
игрой немецкие «мессеры» и советские Як-3, Ла-5 и «Аэpокобра», но на эти
бытовые мелочи никто не обращал внимания. Над «студом» висел транспарант:
«Артисты тыла – героям фронта», и герои сидели вокруг на склонах холмиков,
образуя естественный амфитеатр.
Народу собралось на концерт не менее шести-семи тысяч.
Стволы танковых пушек и самоходок торчали из толпы в сторону эстрады, сообщая
происходящему нечто античное, как будто армия Ганнибала со своими слонами
сделала привал для забавы. В передних рядах на деревянных скамьях, а то и на
настоящих стульях сидели офицеры из расположенных неподалеку частей, и среди
них даже сам прославленный генерал Ротмистров. Артистов сейчас по фронту
шаталось великое множество, немало было и простой, как мычание, халтуры,
бригады сколачивались наобум, богема охотно валила развлекать «бесстрашных
воинов», а в основном подкормиться у полевых кухонь, разжиться тушенкой.
«Красотки кабаре» к тому же всегда были не прочь прокрутить в блиндаже
блицроманчик. Этот концерт, однако, представлял собой редкое исключение.
Участвовали звезды первой величины: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Любовь
Орлова, Нина Градова, а вел программу знаменитый московский толстяк, кумир сада
«Эрмитаж», конферансье Гаркави. Потому-то и аудитория собралась в первых рядах
солидная, потому-то в задних рядах, то есть на башнях танков, царило особое
возбуждение, жажда восторга.
После музыкантов Гаркави, облаченный во фрак с пожелтевшей
со времен нэпа манишкой, читал какой-то свой бесконечный фельетон. Он то впадал
в стекленеющий патриотический транс на тему «Не смеют крылья черные над Родиной
летать» и тогда застывал время от времени в монументальном величии с
отвалившейся чуть в сторону челюстью, то вдруг весь поджимался, позорно юлил и
суетился, изображая презренных врагов. «Бом-биль-били-били во вторник и
четверг! Бом-биль-били-били Берлин и Кенигсберг! – пел он, подрыгивая
канканной ляжкой на мотив из американской кинокомедии „Три мушкетера“. –
Бом-биль-били-били за каждых полчаса. А Гитлер в это время рвал в Европе
волоса!»
«Ух ты!» – рявкали восторженно солдаты и без удержу
хохотали, то ли от полупохабного изображения Гитлера, под бомбами рвущего,
известно где, свои волоса, то ли от самого препохабнейшего кривляния
знаменитого сатирика.
Закончив свой фельетон, Гаркави принял привычный барственный
вид и с благороднейшими модуляциями объявил:
– А теперь, дорогие друзья, я счастлив воспользоваться
редчайшей возможностью и представить вам нашу замечательную советскую поэтессу
Нину Борисовну Градову!
Кто-то из офицериков предложил Нине помощь, но она сама
ловко вскарабкалась по дощатой лесенке в кузов «студебеккера» и остановилась
возле рояля. «У-у-у», – загудели ощетинившиеся пушками холмы и долины.
Издали Нина в синем лендлизовском пальто и в сапожках со своей короткой гривкой
выглядела как девчонка. «Люди, видимо, что-то иное имеют в виду, когда слышат
„советская поэтесса“, – саркастически подумала она. Она уже не раз бывала
с артистическими бригадами на фронте и всякий раз испытывала какую-то
удручающую неловкость. Оказавшись внезапно в корпусе советских знаменитостей,
она не знала, как себя вести. Всю жизнь она принадлежала к узкому кругу, сейчас
„широкие массы“ заявляли на нее свое право. Эстетка, модернистка, формалистка,
она вдруг оказалась выразителем какой-то сильной патриотической идеи,
соединенной к тому же с неизбывной фронтовой ностальгией и мечтой о любви.
Почему-то только ее имя соединилось с этой дурацкой песенкой „Тучи в голубом“,
Сашку Полкера, композитора, никто и не вспоминает. „Тучи в голубом“, Нина
Градова, они просто рехнулись! Люди ее круга поздравляли ее со всенародной
популярностью, пряча, как ей казалось, иронические улыбки. А что прикажете мне
делать на концертах в частях? Солдаты, кажется, ждут от меня песен, но уж никак
не заумной поэзии.
Ниночка, деточка, утешали ее доки, эстрадные администраторы,
вам совершенно нечего волноваться. Можете делать что угодно, хоть Пушкина по
книжке читать. Народ просто счастлив вас видеть, особенно когда вы такая
молоденькая и хорошенькая.
