Она опустилась в кресло и съежилась в нем, нервно сжимая
руки.
– А вы ведь что-то скрываете от меня, мадемуазель. Что у вас
случилось?
– Ничего, правда же, ничего.
– Вы мне чего-то недосказали.
– Все до последней мелочи, – с жаром ответила она.
– Насчет случайностей… покушений – все.
– А что же остается?
– То, что у вас на душе… ваша жизнь…
– А разве можно рассказать… – медленно произнесла она.
– Ага! – торжествуя, воскликнул Пуаро. – Так я был прав.
Она покачала головой. Он не спускал с нее внимательного
взгляда.
– Чужая тайна? – подсказал он с понимающим видом.
Мне показалось, что у нее чуть дрогнули веки. Но в ту же
секунду она вскочила.
– Нет, как хотите, мсье Пуаро, а я вам выложила все, что
знаю насчет этого идиотского дела. И если вы думаете, что мне известно больше
или что я подозреваю кого-нибудь, – вы ошибаетесь. Я потому и схожу с ума, что
у меня нет ни малейших подозрений. Я же не дура. Я понимаю, что если эти
«случайности» не были случайными, то их подстроил кто-то находящийся здесь
поблизости, кто-нибудь, кто… знает меня. И самое ужасное то, что я не могу себе
представить… ну вот просто никак, кто бы это мог быть.
Она опять подошла к окну. Пуаро сделал мне знак молчать. Он,
очевидно, рассчитывал, что теперь, когда девушка потеряла над собой контроль,
она проговорится.
Но она заговорила уже совсем другим, мечтательно-отрешенным
тоном:
– Вы знаете, у меня всегда было странное желание. Я люблю
Эндхауз. В нем все овеяно такой драматической атмосферой. И мне всегда хотелось
поставить там пьесу. Каких только пьес я не ставила там в своем воображении! А
вот теперь там словно бы и в самом деле разыгрывается драма. Только я ее не
ставлю – я в ней участвую! Да еще как участвую! Я, наверно, тот самый персонаж,
который умирает в первом акте.
У нее дрогнул голос.
– Э, нет, мадемуазель! – воскликнул Пуаро. – Так не пойдет.
Это уже истерика.
Она обернулась и подозрительно посмотрела на него.
– Это Фредди сказала вам, что я истеричка? – спросила она. –
Она говорит, что со мной это случается по временам. Да только ей не всегда
можно верить. Фредди, знаете ли, бывает иногда… ну, словом, не в себе.
Мы помолчали, и вдруг Пуаро задал совершенно неожиданный
вопрос:
– А что, мадемуазель, вам когда-нибудь делали предложения
насчет Эндхауза?
– То есть хотел ли его кто-нибудь купить?
– Вот именно.
– Никогда.
– А вы бы продали его за хорошую цену?
Ник задумалась.
– Нет, едва ли. Разве что за какую-нибудь непомерную сумму,
когда отказываться было бы просто глупо.
– Вот именно.
– А вообще я не хочу продавать Эндхауз – я его люблю.
– Я вас прекрасно понимаю.
Ник медленно пошла к дверям.
– Да, кстати, сегодня вечером фейерверк. Вы придете? Обед в
восемь. Фейерверк в половине десятого. Из моего сада его отлично видно.
– Я буду в восторге.
– Конечно, я имею в виду вас обоих.
– Очень благодарен, – ответил я.
– Для поднятия духа нет ничего лучше вечеринки, –
проговорила она со смешком и вышла.
– Бедное дитя, – сказал Пуаро.
Он взял шляпу и аккуратно смахнул с нее невидимую пылинку.
– Вы куда-то собираетесь? – спросил я.
– Ну да, нам ведь необходимо посоветоваться с юристом, мой
друг.
– Ах да, конечно, понимаю.
– Иного я и не ожидал от человека с таким блистательным
умом.
Контора господ Вайза, Треваниона и Уинарда находилась на
главной улице города. Мы поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где три
клерка что-то усердно строчили за своими столами. Пуаро осведомился, может ли
он повидать мистера Чарлза Вайза.
Один из клерков, сняв телефонную трубку, пробормотал
несколько слов и, получив, должно быть, утвердительный ответ, сообщил, что
мистер Вайз нас сейчас примет. Мы прошли вслед за ним по коридору, он постучал
в дверь и, отступив, пропустил нас в кабинет шефа.
Мистер Вайз поднялся из-за большого, заваленного бумагами
стола.
Это был высокий молодой человек с бледным, невыразительным
лицом и в очках. Его блеклые, неопределенного цвета волосы заметно редели на
висках.
Пуаро явился во всеоружии. По счастливой случайности, у него
оказался с собой недописанный контракт, и он хотел попросить у мистера Вайза
совета по поводу некоторых пунктов.
Мистер Вайз, выражаясь обдуманно и точно, быстро сумел
развеять сомнения моего друга и разъяснить ему некоторые туманные формулировки.
– Премного обязан, – пробормотал Пуаро. – Я ведь иностранец,
и все эти юридические дела и выражения представляют для меня большую трудность.
Мистер Вайз поинтересовался, кто рекомендовал его мсье
Пуаро.
– Мисс Бакли, – ответил тот не задумываясь. – Ваша кузина,
не правда ли? Обворожительная молодая леди. Я случайно обмолвился о своих
затруднениях, и она посоветовала мне обратиться к вам. Я заходил сюда в субботу
днем, примерно около половины первого, но не застал вас.
– Да, вспоминаю. Я рано ушел в субботу.
– Ваша кузина, должно быть, чувствует себя очень одинокой в
своем огромном доме. Она ведь живет там одна?
– Совершенно верно.
– А не скажете, мистер Вайз, есть ли надежда, что ее дом
когда-нибудь будет продаваться?
– По-моему, никакой.
– Дело в том, что я спрашиваю не из праздного любопытства. У
меня есть причина. Я сам подыскиваю домик вроде этого. Климат Сент-Лу меня
очаровал. Говоря откровенно, дом выглядит весьма запущенным, из чего я
заключаю, что хозяева стеснены в средствах. Вот я и подумал, что мадемуазель,
может быть, согласится его продать.
– Ни о чем подобном не может быть и речи. – Чарлз Вайз
решительно потряс головой. – Моя кузина всей душой привязана к этому дому. Я
убежден, что она не расстанется с ним ни при каких обстоятельствах. Ведь
Эндхауз – ее родовое поместье.
