В гостиной не оказалось никаких документов. Мы перешли в
библиотеку, полутемную комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. В ней
стояло большое старинное бюро орехового дерева.
Мы довольно долго изучали его содержимое. Там царила полная
неразбериха. Счета, перемешанные с долговыми расписками. Письма
пригласительные, письма с требованиями вернуть долг, письма друзей.
– Сейчас мы наведем здесь идеальный порядок, – непререкаемо
заявил Пуаро.
Через полчаса он с удовлетворенным видом откинулся на спинку
стула и оглядел дело наших рук. Все было аккуратно рассортировано, надписано,
разложено по местам.
– Ну, теперь все в порядке. Нет худа без добра. Нам так
внимательно пришлось их разбирать, что мы, конечно, ничего не пропустили.
– Ваша правда. Хотя, впрочем, ничего и не нашли.
– Разве что это.
Он перебросил мне письмо. Оно было написано крупным,
размашистым, очень неразборчивым почерком.
«Милочек!
Вечеринка была – прелесть. Но сегодня мне что-то не по себе.
Ты умница, что не притрагиваешься к этой дряни: никогда не начинай, дорогая.
Бросить потом чертовски трудно. Приятелю я написала, чтоб поскорей возобновил
запас. Какая гнусность наша жизнь!
Твоя Фредди».
– Февраль этого года, – задумчиво заметил Пуаро. – Я с
первого взгляда понял, что она принимает наркотики.
– Да что вы? Мне и в голову не приходило!
– Этого трудно не заметить. Достаточно взглянуть ей в глаза.
А эта удивительная смена настроений! То она взвинчена, возбуждена, то вдруг
безжизненная, вялая.
– Пристрастие к наркотикам влияет ведь и на нравственность,
не так ли? – сказал я.
– Неизбежно. Но я не считаю мадам Райс настоящей
наркоманкой. Она из начинающих.
– А Ник?
– Не вижу ни малейших признаков. Если она и посещает иногда
такие вечеринки, то не для того, чтобы принимать наркотики, а лишь ради забавы.
– Рад слышать.
Я вдруг вспомнил, как Ник сказала, что Фредерика иногда
бывает не в себе. Пуаро кивнул и постучал пальцами по письму.
– Вне всякого сомнения, она имела в виду именно это. Ну что
ж, здесь мы вытащили пустой номер, как у вас говорят. Теперь поднимемся в комнату
мадемуазель.
В комнате Ник стоял письменный стол, но в нем было довольно
пусто. И снова никаких признаков завещания. Мы нашли паспорт на машину и
оформленный по всем правилам сертификат месячной давности на получение
дивиденда. Иными словами, ничего интересного для нас.
Пуаро вздохнул – он был возмущен.
– Молодые девицы! Как их воспитывают нынче? Не учат ни
порядку, ни методичности! Она очаровательна, наша мадемуазель Ник, но ведь она
ветрогонка. Право же, ветрогонка.
Он знакомился теперь с содержимым комода.
– Но, Пуаро, – сказал я с некоторым замешательством, – это
нижнее белье.
– Ну и что ж, мой друг?
– А вам не кажется, что мы, так сказать, не имеем…
Он рассмеялся:
– Нет, право же, мой бедный Гастингс, вы человек
Викторианской эпохи. Будь здесь мадемуазель, она сказала бы то же самое.
Наверное, она бы заметила, что у вас мозги набекрень. В наши дни молодые леди
не стыдятся своего белья. Лифчики и панталоны перестали быть постыдной тайной.
Изо дня в день на пляже все эти одеяния сбрасываются в двух шагах от нас. Да
почему бы и нет?
– Я все-таки не понимаю, зачем вы это делаете?
– Послушайте, мой друг. Можно не сомневаться, что
мадемуазель Ник не держит свои сокровища под замком. А где же ей прятать то,
что не предназначено для посторонних глаз, как не под чулками и нижними юбками?
Ого! А это что такое?
Он показал мне пачку писем, перевязанную выцветшей розовой
ленточкой.
– Если не ошибаюсь, любовные письма мсье Майкла Сетона.
Он хладнокровно развязал ленточку и начал раскрывать
конверты.
Мне стало стыдно за него.
– Нет, так не делают, Пуаро! – воскликнул я. – Что это вам,
игра?
– А я ведь не играю, мой друг. – Его голос стал вдруг
жестким и властным. – Я выслеживаю убийцу.
– Да, но читать чужие письма…
– Может быть, бесполезно, а может быть, и нет. Я ничем не
должен пренебрегать, мой друг. Между прочим, мы могли бы читать вместе. Две
пары глаз увидят больше, чем одна. И пусть вас утешает мысль, что преданная
Эллен, возможно, знает их наизусть.
Все это мне было не по душе. Однако я понимал, что в
положении Пуаро нельзя быть щепетильным. Я постарался заглушить голос совести,
вспомнив в утешение прощальные слова Ник: «Можете осматривать все, что угодно».
Письма были написаны в разное время, начиная с прошлой зимы.
«1 января
Ну вот и Новый год, родная, и я полон самых лучших замыслов.
Я так счастлив, что ты меня любишь, я просто поверить боюсь своему счастью. Вся
моя жизнь стала другой. Мне кажется, мы оба знали это – с той самой первой
встречи. С Новым годом, хорошая моя девочка.
Навсегда твой Майкл».
«8 февраля
Любимая моя!
Как мне хотелось бы видеть тебя чаще. Идиотское положение,
правда? Я ненавижу эти мерзкие уловки, но я ведь рассказал тебе, как обстоят
дела. Я знаю, как тебе противно лгать и скрытничать. Мне тоже. Но мы и в самом
деле могли бы все погубить. У дяди Мэтью настоящий пунктик насчет ранних
браков, которые губят мужскую карьеру. Как будто ты могла бы погубить мою
карьеру, ангел мой милый!
Не падай духом, дорогая. Все будет хорошо.
Твой Майкл».
«2 марта
Я знаю, что не должен был писать тебе два дня подряд. Но не
могу. Вчера в самолете я думал о тебе. Я пролетал над Скарборо. Милое, милое,
милое Скарборо, самое чудесное место на свете. Родная моя, ты и не знаешь, как
я люблю тебя.
Твой Майкл».
«18 апреля
Любимая!
Все решено. Окончательно. Если я выйду победителем (а я им
буду), то с дядей Мэтью можно будет взять твердую линию, а не понравится – его
дело. Ты прелесть, что интересуешься моим длинным описанием «Альбатроса».
