У нас с Пуаро перехватило дыхание. На карточке стояла та же
надпись, какую сделал Пуаро, отправляя корзину цветов: «С приветом от Эркюля
Пуаро». И росчерк был таким же пышным.
– Черт побери!
– Вот видите, – укоризненно проговорила Ник.
– Я этого не писал! – воскликнул Пуаро.
– Как?
– И все же, – прошептал Пуаро, – и все же это моя рука.
– Я знаю. Точно такая карточка пришла с оранжевой гвоздикой.
Я ни минуты не сомневалась, что конфеты от вас.
Пуаро покачал головой:
– Где уж тут сомневаться! Ах, дьявол! Умный, жестокий,
дьявол! Додуматься до такого! Нет, он просто гений, он гений, этот человек. «С
приветом от Эркюля Пуаро»?! Так просто, но это надо было предусмотреть. А я… не
предусмотрел. Я проморгал этот ход.
Ник заметалась на кровати.
– Не надо волноваться, мадемуазель. Вы не виноваты, вы ни в
чем не виновны. Это я во всем виноват, я жалкий идиот! Я должен был предвидеть
этот ход. Да, да, я должен был его предвидеть.
Пуаро уронил голову на грудь. Он был воплощенное отчаяние.
– Мне, право же, кажется… – заговорила сиделка.
Все это время она топталась рядом, неодобрительно поглядывая
на нас.
– А? Да, да, я ухожу. Мужайтесь, мадемуазель. Это моя
последняя ошибка. Я опозорен, я убит! Меня провели, одурачили, как школьника.
Но больше этого не повторится. Нет, не повторится. Даю вам слово. Идемте,
Гастингс.
Прежде всего он встретился с сестрой-хозяйкой. Незачем
говорить, что она была в отчаянии.
– Нечто невероятное, мсье Пуаро, нечто совершенно
невероятное. Чтобы у меня в больнице произошла такая вещь!
Пуаро был само сочувствие и тактичность. Он как мог утешал
ее и принялся расспрашивать, при каких обстоятельствах была принесена роковая
передача.
Сестра-хозяйка полагала, что об этом следовало бы поговорить
с санитаром, дежурившим в то время.
Этот человек, по фамилии Худ, оказался глуповатым, но
честным на вид парнем лет двадцати двух. Он нервничал и был напуган, однако
Пуаро сумел его успокоить.
– За вами нет никакой вины, – сказал он ласково. – Я просто
хочу, чтобы вы подробно рассказали мне, когда и как была принесена эта
передача.
Дежурный, казалось, был озадачен.
– Трудно сказать, сэр, – проговорил он, собираясь с мыслями.
– Много народу ходит к нам, справляются насчет больных или оставляют им
что-нибудь передать.
– Сиделка говорит, что ее принесли вчера вечером, – заметил
я. – Часов в шесть.
Лицо парнишки прояснилось.
– А, вот теперь припоминаю, сэр. Ее принес джентльмен.
– С худым лицом, со светлыми волосами?
– Волосы светлые… а вот насчет худого лица не скажу.
– Неужели Чарлз Вайз принес бы ее сам? – тихо спросил я
Пуаро.
Мне и в голову не пришло, что санитар тоже может знать эту
фамилию. Но он вдруг сказал:
– Нет, это был не мистер Вайз. Мистера Вайза я знаю. Тот
джентльмен, что приходил, был выше ростом, красивый такой и приехал в большом
автомобиле.
– Лазарус! – воскликнул я.
Пуаро метнул на меня предостерегающий взгляд. Я прикусил
язык.
– Итак, – проговорил Пуаро, – этот джентльмен приехал в
большом автомобиле и оставил передачу. Она предназначалась для мисс Бакли?
– Да, сэр.
– Что же вы с ней сделали?
– Я ее не трогал, сэр. Санитарка унесла ее наверх.
– Это понятно. Однако вы все же притрагивались к коробке,
когда брали у джентльмена, не правда ли?
– А! Ну конечно, сэр. Я ее взял и положил на стол.
– На какой стол? Покажите мне его, сделайте милость.
Санитар провел нас в вестибюль. Входная дверь была открыта.
Возле нее стоял длинный мраморный стол, на котором лежали письма и свертки.
– Сюда кладут все, что приносят, сэр. А санитарки уж
разносят потом по палатам.
– Вы не помните, в какое время была оставлена та передача?
– Наверно, в полшестого, сэр, или чуть-чуть попозже.
Помнится, только что пришла почта, а ее всегда приносят около половины шестого.
День выдался довольно хлопотливый, много народу перебывало, и цветы приносили,
и навещали больных.
– Благодарю вас, – сказал Пуаро. – Ну а теперь нам,
очевидно, надо повидаться с той санитаркой, которая относила передачу.
Оказалось, что это одна из стажерок – крохотное существо с
пушистыми волосами, захлебывающееся от возбуждения. Она помнила, что взяла
сверток в шесть часов, когда явилась на дежурство.
– В шесть часов, – тихо повторил Пуаро. – Выходит, около
двадцати минут он пролежал на столе в вестибюле.
– Простите?
– Нет, ничего, мадемуазель. Продолжайте. Вы отнесли его мисс
Бакли?
– Ну да, и не только его. Там была эта коробка, потом еще
цветы, душистый горошек, по-моему, от мистера и миссис Крофт. Я взяла все сразу
и отнесла. Ах да, для мисс Бакли был еще один пакет, он пришел по почте. И
самое чудное, что в нем тоже оказалась коробка конфет.
– Как? Еще одна коробка?
– Да, прямо совпадение. Мисс Бакли развязала оба свертка и
говорит: «Вот жалость-то! Ничего этого мне не разрешают есть». Потом открыла
коробки, чтобы посмотреть, одинаковые конфеты или нет, а в одной лежит ваша карточка.
Тут мисс Бакли и говорит: «Эта чистая, – на вашу, – а это нечистая. Унесите ее
прочь, а то я еще, чего доброго, перепутаю». И вот, нате вам! Ну кто бы мог
подумать! Прямо как у Эдгара Уоллеса, правда?
Пуаро прервал ее болтовню.
– Две коробки, вы говорите? – сказал он. – Кто же прислал
вторую?
– Там ничего не было написано.
– Ну а которую же из них якобы прислал я? Ту, что пришла по
почте, или другую?
– Ой, господи, теперь, наверно, не вспомню. Может, подняться
и узнать у мисс Бакли?
– Если вы будете так любезны…
Санитарка бегом поднялась по лестнице.
– Две коробки, – бурчал Пуаро. – Вот и разберись тут.
