– Нет, нет. Довольно с меня пословиц. Я больше не вынесу. И
если вы мне друг, истинный, преданный друг…
– Конечно! – воскликнул я с жаром.
– Тогда сходите и купите мне колоду игральных карт.
В первую минуту я оторопел, потом холодно ответил:
– Хорошо.
Я ни минуты не сомневался, что он просто решил меня
спровадить под благовидным предлогом.
Однако я ошибся. Заглянув около десяти часов вечера в
гостиную, я увидел Пуаро, поглощенного постройкой карточного домика. И тут я
вспомнил: это был его испытанный способ успокаивать нервы.
– А, вспомнили, – сказал он, улыбнувшись. – Нужно уметь
действовать безошибочно. Эту карту на эту, вот так, каждую точно на свое место,
тогда они не рухнут под тяжестью верхних этажей. На втором третий, потом еще
выше… Знаете что, Гастингс, идите-ка спать. Оставьте меня наедине с моим
карточным домиком. Я прочищаю мозги.
Часов в пять утра меня разбудили, растолкав самым
бесцеремонным образом. У моей кровати стоял сияющий Пуаро.
– То, что вы сказали, мой друг, – проговорил он, – было
очень верно. Да, да, в высшей степени справедливо. Больше того, просто
гениально.
Я щурился от света и спросонок ничего не мог понять.
– «Перед рассветом всегда темнеет» – вот что вы мне сказали.
Темнота и в самом деле сгустилась, но теперь наступил рассвет.
Я посмотрел в окно. Он был совершенно прав.
– Да нет, не там, Гастингс. В голове. Мозги. Рассудок.
Он помолчал, затем тихо произнес:
– Дело в том, Гастингс, что мадемуазель скончалась.
– Что! – крикнул я. Мою сонливость как рукой сняло.
– Т-с-с… т-с-с. Да, это так. Не в самом деле, разумеется, но
это можно организовать. Всего на двадцать четыре часа. Я договорюсь с доктором
и сестрами. Вы меня поняли, Гастингс? Убийца наконец добился своего. Четыре
раза он предпринимал бесплодные попытки. Но пятая ему удалась. И теперь мы
посмотрим, что произойдет… Это будет очень интересно.
Глава 18
Лицо в окне
События следующего дня припоминаются мне крайне смутно. Как
на беду, у меня с самого утра начался приступ лихорадки. С тех пор как я
подцепил малярию, приступы бывают у меня в самое неподходящее время.
В результате все, что произошло в этот день, запечатлелось в
моей памяти в виде какого-то кошмара, а Пуаро, иногда забегавший в мою спальню,
представлялся мне неким фантастическим клоуном, который периодически появляется
на арене.
Мне кажется, он был наверху блаженства. Его растерянность и
отчаяние были неподражаемы. Не знаю, как ему удалось осуществить тот план, в
который он посвятил меня на рассвете. Факт тот, что он его осуществил.
Едва ли это было легким делом. Замысел Пуаро от начала до
конца строился на обмане и всевозможных увертках. Беспардонная ложь претит
натуре англичанина, а Пуаро потребовал от посвященных в его план поистине
чудовищной лжи.
Прежде всего ему необходимо было обратить в свою веру
доктора Грэхема. Заручившись его поддержкой, он должен был обеспечить себе
помощь сестры-хозяйки и еще кое-кого из больничных служащих. И это тоже был,
конечно, адский труд. По-видимому, дело решил авторитет доктора Грэхема.
Затем еще оставался начальник полиции со своими
полицейскими.
Замыслу Пуаро противостоял весь бюрократический, чиновничий
аппарат. И все же ему удалось наконец вырвать согласие у полковника Уэстона.
Полковник категорически заявил, что снимает с себя всякую ответственность.
Пуаро, и только Пуаро, отвечает за распространение ложных слухов. Пуаро
согласился. Он согласился бы на все, что угодно, только бы ему не мешали
осуществить его план.
Почти весь день я просидел в глубоком кресле, закутав ноги
пледом, и дремал. Каждые два-три часа ко мне врывался Пуаро и докладывал о ходе
событий.
– Ну, как дела, мой друг? Как я вам соболезную. Впрочем,
возможно, что все к лучшему. Фарс скорее моя, чем ваша стихия. Я только что
заказал венок – огромный, изумительный венок. Лилии, мой друг, великое
множество лилий. «С искренней скорбью. От Эркюля Пуаро». О! Что за комедия!
И он исчез.
– Имел весьма трогательную беседу с мадам Райс, – сообщил
Пуаро при очередном набеге на мою спальню. – Вся в трауре, что, кстати, ей
весьма к лицу. Ее несчастная подруга! Какая трагедия! Я сочувственно вздыхаю.
Она была так весела, так жизнерадостна. Немыслимо представить ее мертвой. Я
соглашаюсь. О да, смерть просто насмехается над нами. Старые, никому не нужные
остаются, а она забирает таких, как Ник!.. О-ля-ля! И я опять вздыхаю.
– Вы прямо наслаждаетесь, – сказал я слабым голосом.
– Вовсе нет. Ведь это часть моего плана. Чтобы успешно
разыграть комедию, в нее надо вложить душу. Ну а покончив с ритуалом, мадам
переходит к более насущным делам. Всю ночь ей не давала спать мысль о конфетах.
Ведь это невозможно. Невозможно! «Мадам, это возможно, – отвечаю я. – Вы можете
познакомиться с результатами анализа». Тогда она спрашивает, и голос ее звучит
при этом весьма нетвердо: «Так вы сказали, это был кокаин?» Я подтверждаю. И
она говорит: «Ах, боже мой! Я ничего не понимаю».
– Возможно, так оно и есть.
– Что ей грозит опасность, она отлично понимает. Она умна. Я
уже говорил вам. Итак, она в опасности и знает это.
– И все-таки мне кажется, что в первый раз за все время вы
не верите в ее виновность.
Пуаро нахмурился и притих.
– Вы угодили в самую точку, Гастингс. Да, у меня такое
впечатление, что все как будто поползло по швам. Что было характерно для всех
предыдущих покушений? Тонкость, верно? А в этот раз? Какая уж тут тонкость! Все
грубо, примитивно. Нет, здесь что-то не так.
Он сел за стол.
– Итак, рассмотрим факты. Есть три варианта. Первый:
конфеты, купленные мадам и доставленные в больницу мсье Лазарусом, отравлены. В
этом случае виновен либо кто-нибудь из них двоих, либо оба вместе. А телефонный
звонок, якобы от мадемуазель Ник, – явная и примитивная выдумка. Такое
толкование напрашивается сразу, оно самое очевидное.
Вариант второй: отравленные конфеты были в другой коробке,
той, что пришла по почте. Ее мог прислать кто угодно. Любой из обозначенных в
нашем списке, от А и до К. Вы помните, список был очень обширен. Но если именно
в этой коробке были отравленные конфеты, то телефонный звонок представляется
совершенной бессмыслицей! К чему было тогда усложнять дело еще одной коробкой?
