Е. Мадам Райс. – Знала ли она о помолвке Ник и Майкла
Сетона? Была ли это всего лишь догадка или она прочла их переписку? (Во втором
случае ей бы стало известно, что мадемуазель – наследница Сетона.) Знала ли
мадам Райс, что и она сама наследует имущество мадемуазель? (Последнее мне
представляется вероятным. Мадемуазель могла рассказать ей о своем завещании,
добавив, возможно, что она от этого немного выиграет.) Есть ли хоть доля правды
в намеке Челленджера на то, что Лазарус был увлечен мадемуазель Ник? (Этим
можно было бы объяснить известную натянутость в отношениях между двумя
подругами, которая, по-видимому, установилась в последние месяцы.) Кто этот «приятель»,
упомянутый в записке мадам, который снабжает ее наркотиками? Может быть, К? Чем
объяснить ее недавний обморок? Был ли он вызван чем-нибудь, что она услышала,
или же чем-то, что она увидела? Правдив ли ее рассказ о телефонном звонке и
просьбе купить шоколадные конфеты или она беззастенчиво лжет? Что она имела в
виду, говоря: «Я все могу понять, только не это»? Если она сама не виновата, то
что она скрывает?
Как видите, – внезапно перебил себя Пуаро, – вопросам,
касающимся мадам, буквально нет предела. Она загадка от начала до конца. И это
вынуждает меня сделать вывод. Мадам Райс либо сама виновата, либо же знает –
или, скажем, думает, что знает, – истинного преступника. Только вот не
ошибается ли она? Знает она или просто подозревает? И как мне заставить ее
говорить? – Он вздохнул. – Ну что ж, я возвращаюсь к своему списку.
Ж. Мистер Лазарус. – Любопытно, что у меня фактически нет к
нему ни одного вопроса, если не считать самого тривиального: не подложил ли он
отравленные конфеты? После чего у меня остается всего один, абсолютно не
относящийся к делу вопрос. Я все же записал его. Зачем мсье Лазарус предложил
пятьдесят фунтов за картину, которая стоит всего двадцать?
– Он хотел оказать Ник услугу, – предположил я.
– Он сделал бы это иначе. Ведь он делец. А дельцы не
покупают вещи, которые можно продать только с убытком. Если бы ему хотелось
оказать любезность мадемуазель, он одолжил бы ей денег как частное лицо.
– Как бы там ни было, но это не связано с преступлением.
– Ваша правда… и все-таки мне это очень любопытно. Я ведь
изучаю психологию.
Теперь перейдем к З.
З. Капитан Челленджер. – Почему мадемуазель Ник рассказала
ему, что она с кем-то помолвлена? Что ее вынудило? Ведь никому другому она не
рассказала. Может быть, он сделал ей предложение? Каковы его отношения с дядей?
– С дядей?
– Да, с доктором Маком Эллистером. К слову сказать, довольно
темная личность. Но я продолжаю. Возможно ли, что, прежде чем о гибели Майкла
Сетона было объявлено официально, какие-то сведения просочились в
адмиралтейство частным порядком?
– Я не совсем понимаю, к чему вы клоните? Пусть даже
Челленджер узнал о смерти Сетона раньше всех, все равно это не причина для
убийства любимой девушки.
– Вполне согласен. Все, что вы говорите, абсолютно логично.
Но я же вам сказал, это всего лишь факты, которые мне хотелось бы выяснить. Я
по-прежнему остаюсь ищейкой, которой приходится обнюхивать всякие малоприятные
предметы. Однако продолжим.
И. Мсье Вайз. – Как объяснить его слова о фанатической
привязанности его кузины к Эндхаузу? Какую цель мог он преследовать, утверждая
это? Получил ли он завещание или не получил? Да и вообще, честный он человек
или нет?
И наконец, К. Точным здесь остается то же, что и прежде, –
огромный вопросительный знак. Существует ли он на самом деле или… Боже мой! Что
с вами, мой друг?
С внезапным криком я вскочил со стула и дрожащей рукой
указал на окно.
– Лицо! – закричал я. – Я видел в окне чье-то лицо. Ужасное!
Его уже нет, но я его видел!
Пуаро бросился к окну, распахнул его и выглянул наружу.
– Здесь никого нет, – заметил он с сомнением. – Вы уверены,
что оно вам не почудилось, Гастингс?
– Я убежден. Кошмарное лицо.
– Здесь, правда, есть балкон. Если кому-то захотелось
подслушать наш разговор, он без труда мог бы сюда добраться. Что вы имели в
виду, когда назвали его лицо ужасным, Гастингс?
– Бледное, с вытаращенными глазами, почти нечеловеческое.
– Это все ваша лихорадка, мой друг. Лицо – допустим.
Неприятное лицо – тоже возможно. Но почти нечеловеческое – это уж слишком. У
вас создалось такое впечатление, потому что лицо было прижато к стеклу; к тому
же вы никак не ожидали его там увидеть.
– Это было ужасное лицо, – упрямо твердил я.
– Оно не показалось вам… знакомым?
– Ни в коем случае.
– Гм… а между тем это вполне возможно. Вы едва ли смогли бы
узнать человека при таких обстоятельствах. Интересно, да… очень интересно…
Он задумчиво складывал свои записки.
– По крайней мере одно хорошо. Если даже этот человек
подслушивал наш разговор, то, к счастью, мы с вами ни разу не упомянули, что
мадемуазель Ник жива и здорова. Что бы он там ни подслушал, этого он все равно
не узнал.
– Признайтесь все же, – заметил я, – что результаты вашего,
э-э… блестящего маневра до сих пор были несколько огорчительны. Ник мертва, а
никаких ошеломляющих событий не последовало.
– Еще рано. Я ведь назначил двадцать четыре часа. Вот
завтра, если я не ошибаюсь, кое-что должно произойти. Иначе… иначе – я
заблуждаюсь от начала и до конца. Существует такая вещь, как почта. Я возлагаю
большие надежды на завтрашнюю почту.
Проснувшись утром, я почувствовал, что очень ослабел, но
лихорадка прошла. Мне захотелось есть. Мы с Пуаро позавтракали в гостиной.
– Ну-с, – ехидно спросил я, глядя, как он раскладывает
полученные письма. – Почта не обманула ваших ожиданий?
Пуаро промолчал. Он только что вскрыл два конверта, и тот и
другой явно со счетами. Я отметил, что, вопреки привычке, мой друг не
хорохорится и выглядит довольно угнетенным.
Затем я занялся своими письмами. В первом из них я нашел
извещение о спиритическом сеансе.
– Ну что ж, – заметил я, – если остальные пути заведут нас в
тупик, придется обращаться к спиритам. Я и то удивляюсь, почему столь редко
прибегают к этому способу. Подумайте, душа жертвы возвращается на землю и
называет своего убийцу. Чем вам не доказательство?
– Это едва ли помогло бы нам, – рассеянно ответил Пуаро. –
Не думаю, что Мегги Бакли знала, кто в нее стрелял. Если бы даже она смогла
заговорить, она не сообщила бы нам ничего существенного. Ба! Вот забавно!
