– Я кое-что смыслю в автомобилях, – сочным голосом
проговорил блондин, слегка кивнув в сторону окна.
За окном среди автомобилей, стоявших у гостиницы, выделялся
один – длинный и красный. Неправдоподобно длинный и неправдоподобно красный.
Блестящий удлиненный капот пускал ослепительные солнечные зайчики. Словом, это
был суперавтомобиль.
Меня вдруг осенило:
– Ваш?
– Мой.
Я чуть было не брякнул: «Ну еще бы!»
В эту минуту к нам присоединился Пуаро. Я встал, он взял
меня под руку и, торопливо поклонившись остальным, поспешно уволок в сторонку.
– Дело сделано, мой друг. В половине седьмого мы навещаем
мадемуазель в Эндхаузе. К этому времени она уже вернется с прогулки. Вернется…
Ну, разумеется, вернется в целости и сохранности.
На его лице я заметил беспокойство, а в голосе тревогу.
– Что вы ей сказали?
– Попросил назначить мне свидание, и как можно скорее. Она
немного поколебалась, как и следовало ожидать. Она подумала… я буквально читал
ее мысли: «Кто он такой, этот человечек? Невежа? Выскочка? Кинорежиссер?» Если
бы у нее была возможность, она бы отказала мне, но это трудно. Когда тебя
захватывают вот так, врасплох, проще согласиться. Она рассчитывает вернуться к
половине седьмого. Ну что ж!
Я заметил, что дело, стало быть, на мази, но Пуаро отнесся к
моим словам холодно. Он не находил себе места: ни дать ни взять тот пес,
который принюхивается, откуда ветер дует. Весь день он крутился по гостиной,
бурчал себе под нос, то и дело переставлял и передвигал с места на место
безделушки. А если я с ним заговаривал, махал руками и тряс головой.
Кончилось тем, что ровно в шесть мы вышли.
– Подумать только, – проговорил я, спускаясь с террасы. –
Стрелять у самого отеля! Только безумец мог решиться на такое!
– Я с вами не согласен. При определенных условиях риск был
совсем невелик. Начнем с того, что сад необитаем. Люди, живущие в отелях, –
сущие овцы. Принято сидеть на террасе и любоваться заливом – ну что ж, все
собираются на террасе с видом на море. И только я, будучи оригиналом, сижу на
той, что выходит в парк. Но ведь и я ничего не увидел. Вы заметили, в парке
есть где укрыться – деревья, пальмы, кустарник. Стой себе преспокойненько и
жди, покуда мадемуазель не пройдет мимо. А она должна была пройти. Идти улицей
гораздо дальше. Мадемуазель Ник Бакли, она ведь из тех, что вечно опаздывают и
бегут кратчайшей дорогой.
– И все же это страшный риск. Его могли заметить, а на
случайность тут не свалишь.
– Да, на этот раз уж не случайность… нет!
– Вы что-нибудь имеете в виду?
– Нет, ничего… одна идейка. Возможно, она подтвердится, а
может быть, и нет. Пока что мы ее оставим и возвратимся к тому, о чем я
говорил, – к необходимому условию.
– В чем же оно состоит?
– Право же, Гастингс, вы могли бы сказать это сами.
– Мне не хочется лишать вас удовольствия продемонстрировать,
насколько вы умнее меня.
– Что за сарказм! Ирония! Ну ладно… Вот что бросается в
глаза: мотивы преступления не очевидны. Иначе, что и говорить, риск был бы
чересчур велик. Пошли бы разговоры: «Мне кажется, это такой-то. А где такой-то
был во время выстрела?» Э, нет, убийца – вернее, тот, кто хотел им стать, –
конечно же, скрывается в тени. И вот это-то меня и пугает, Гастингс! Да, я
боюсь, боюсь даже сейчас! Я успокаиваю себя: «Их ведь там четверо». Я говорю
себе: «Пока они все вместе, ничего не случится». Я говорю себе: «Это было бы
безумием». И все время боюсь. А эти «случайности»… Мне хочется разузнать о них
поподробнее.
Он резко повернул назад.
– У нас еще есть время. Идемте улицей. Парк ничего нам не
дает. Обследуем обычный путь.
Мы вышли из центральных ворот отеля, повернули направо и
поднялись по крутому холму. На его вершину вела узкая дорога, и надпись на
изгороди гласила: «Только к Эндхаузу».
Мы воспользовались этим указанием, и через несколько сотен
ярдов дорога круто повернула и уперлась в ветхие, давно не крашенные ворота.
За воротами, по правую руку от входа, стоял домик. Он
занятно контрастировал с воротами и запущенной подъездной аллеей. Домик был
окружен опрятным, ухоженным садиком, оконные рамы и переплеты были недавно
окрашены, на окнах висели чистые, яркие занавески.
Какой-то человек в выгоревшей норфолкской куртке возился у
клумбы. Когда ворота скрипнули, он выпрямился и глянул в нашу сторону. Это был
мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с
загорелым, обветренным лицом и почти совершенно лысый. Его голубые глаза
оживленно поблескивали. Он показался мне симпатичным малым.
– Добрый день, – приветствовал он нас, когда мы проходили
мимо.
Я ответил ему и, шагая дальше, все еще чувствовал на спине
его пытливый взгляд.
– Хотелось бы знать… – задумчиво произнес Пуаро.
И замолчал, так и не соизволив сообщить мне, что именно ему
хотелось бы узнать.
Эндхауз оказался большим, угрюмым домом, который почти
совершенно скрывался за деревьями; их ветви касались самой крыши. Нам сразу
бросилось в глаза, что дом запущен. Прежде чем позвонить, Пуаро окинул его
оценивающим взглядом. Потребовалось приложить поистине геркулесово усилие,
чтобы старомодный звонок издал хоть какой-то звук, зато, раз задребезжав, он
еще долго заливался унылым, жалобным звоном.
Нам отворила женщина средних лет. «Приличная особа в черном»
– вот слова, которые приходили на ум при взгляде на эту респектабельную, в меру
угрюмую и предельно безразличную ко всему горничную.
Мисс Бакли, сообщила она, еще не возвращалась. Пуаро
объяснил, что нам назначено свидание, и не без труда добился, чтобы нас
впустили в дом. Женщины такого типа обычно не слишком доверяют иностранцам, и я
льщу себя надеждой, что именно моя внешность заставила ее смягчиться. Наконец
нас провели в гостиную, где нам предстояло ожидать возвращения мисс Бакли.
Вот где совсем не чувствовалось уныния. Комната – правда,
довольно запущенная – выходила на море и была залита солнечным светом. На фоне
тяжеловесной мебели времен королевы Виктории разительно выделялось несколько
дешевеньких вещей – ультрамодерн. Парчовые гардины выцвели, зато чехлы были
новенькие и яркие, а диванные подушки словно пылали чахоточным румянцем. На
стенах висели фамильные портреты. Я подумал, что некоторые из них, должно быть,
по-настоящему хороши. Рядом с граммофоном валялось несколько пластинок. Стоял
небольшой приемничек; книг в комнате почти не было; на край дивана кто-то
бросил развернутую газету. Пуаро поднял ее и, поморщившись, положил назад. Это
была местная «Уикли геральд энд директори». Однако что-то заставило его снова
взять ее в руки, и, пока он просматривал там какую-то заметку, дверь отворилась
и в комнату вошла Ник Бакли.
