– А после вас, мадемуазель? Кто ваш ближайший родственник?
– Мой кузен Чарлз. Чарлз Вайз. Он адвокат здесь, в городе.
Вполне порядочный и положительный, но страшно нудный. Дает мне добрые советы и
пытается обуздать мою склонность к расточительству.
– И ведет все ваши дела, э…
– Ну… если вам угодно это так назвать. Собственно, вести-то
нечего. Оформил для меня закладную и уговорил сдать флигель.
– Да, флигель! Я как раз собирался о нем спросить. Стало
быть, вы его сдаете?
– Да… одним австралийцам. Неким Крофтам. Люди они очень
милые, сердечные и тому подобное. По мне, так даже чересчур. Вечно таскают мне
всякую всячину: то сельдерей, то ранний горох. Ужасаются, что я так запустила
сад. По правде говоря, они немного надоедливые… по крайней мере он. Какой-то
приторный. А жена у него калека, бедняжка, и не встает с дивана. Но самое главное,
они платят ренту, а это очень здорово.
– И давно они тут?
– Уже с полгода.
– Понятно. Ну а кроме этого кузена… он, кстати, с отцовской
или с материнской стороны?
– С материнской. Мою мать звали Эми Вайз.
– Хорошо. Да, я хотел спросить, кроме этого вашего кузена,
есть у вас еще какая-нибудь родня?
– Очень дальняя, в Йоркшире, тоже Бакли.
– И больше никого?
– Никого.
– Вам должно быть одиноко.
Ник с удивлением взглянула на него.
– Одиноко? Вот уж нет! Вы ведь знаете, я тут подолгу не
живу. Все больше в Лондоне. А с родственниками обычно одна морока. Во все
суются, вмешиваются. Нет, одной веселей.
– О, вы, я вижу, очень современная девушка! Беру назад свои
слова. Теперь о ваших домочадцах.
– Как это сказано! Мои домочадцы – это Эллен. Да еще ее муж,
он смотрит за садом, и, надо сказать, довольно плохо. Я плачу им буквально
гроши, но разрешаю держать в доме ребенка. Когда я здесь, Эллен меня
обслуживает, а если у меня собираются гости, мы нанимаем кого-нибудь ей в
помощь. Кстати, в понедельник я устраиваю вечеринку. Ведь начинается регата.
[4]
– В понедельник… а нынче у нас суббота. Так-так. А что вы
можете рассказать о ваших друзьях, мадемуазель? Например, о тех, с которыми вы
сегодня завтракали.
– Ну, Фредди Райс – эта блондинка, пожалуй, самая близкая
моя подруга. Ей пришлось хлебнуть лиха. Муж у нее был настоящая скотина –
пьяница, наркоман и вообще подонок, каких мало. Год или два тому назад она не
выдержала и ушла от него. И с тех пор так никуда и не прибьется. Молю бога,
чтобы она получила развод и вышла за Джима Лазаруса.
– Лазарус? Антикварный магазин на Бонд-стрит?
– Он самый. Джим – единственный сын. Денег, конечно, куры не
клюют. Вы видели его автомобиль? Джим, правда, еврей, но ужасно порядочный. Он
обожает Фредди. Они все время вместе. До конца недели пробудут в «Мажестике», а
в понедельник – ко мне.
– А муж миссис Райс?
– Этот скот? Да его и след простыл. Никто не знает, куда он
девался. Фредди попала в глупейшее положение. Нельзя же развестись с человеком,
который неизвестно где находится.
– Разумеется.
– Бедняжка Фредди! Ей так не повезло! – задумчиво заметила
Ник. – Один раз дело чуть было не выгорело, она его разыскала, поговорила с
ним, и он сказал, что совершенно ничего не имеет против, да у него, видите ли,
нет с собой денег, чтобы уплатить женщине, с которой можно было бы разыграть
для полиции сцену измены. И кончилось тем, что Фредди выложила деньги, а он их
взял – да и был таков. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Довольно подло, как
по-вашему?
– Силы небесные! – воскликнул я.
– Мой друг шокирован, – заметил Пуаро. – Вы должны щадить
его чувства. Понимаете, он из другой эпохи. Он только что вернулся из далеких
краев, где его окружали широкие, безбрежные просторы и так далее, и так далее,
и ему еще предстоит осилить язык наших дней.
– Да что же здесь особенного? – удивилась Ник, делая большие
глаза. – Я думаю, ни для кого не секрет, что такие люди существуют. Но все
равно, по-моему, это низость. Бедненькая Фредди попала тогда в такую передрягу,
что не знала, куда и приткнуться.
– Да-а, история не из красивых. Ну а второй ваш друг?
Милейший капитан Челленджер?
– Джордж? Мы знакомы испокон веков, во всяком случае, не
меньше пяти лет. Он симпатяга, Джордж.
– И хочет, чтобы вы вышли за него замуж, э…
– Намекает временами. Рано утром или после второго стакана
портвейна.
– Но вы неумолимы.
– Ну а что толку, если мы поженимся? Я без гроша, он – тоже.
Да и зануда он порядочная, как говорится, доброй старой школы. К тому же ему
стукнуло сорок.
Я даже вздрогнул.
– Конечно, он уже стоит одной ногой в могиле, – заметил
Пуаро. – Меня это не задевает, не беспокойтесь, мадемуазель, я дедушка, я
никто. Ну а теперь мне бы хотелось поподробнее узнать о ваших несчастных
случаях. Скажем, о картине.
– Она уже висит… на новом шнуре. Хотите посмотреть?
Мы вышли вслед за ней из комнаты. В спальне, над самым
изголовьем, висела написанная маслом картина в тяжелой раме.
– С вашего позволения, мадемуазель, – пробормотал Пуаро и,
сняв ботинки, взобрался на кровать. Он осмотрел шнур и картину, осторожно
взвесил ее на руках и, поморщившись, спустился на пол.
– Да, если такая штука свалится на голову, это не слишком
приятно. Ну а тот старый шнур был такой же?
– Да, только на этот раз я выбрала потолще.
– Вас можно понять. А вы осмотрели место разрыва? Концы
перетерлись?
– По-моему, да. Я, собственно, не приглядывалась. Мне было
просто ни к чему.
– Вот именно. Вам это было ни к чему. Однако мне очень бы
хотелось взглянуть на этот шнур. Он в доме?
– Я его тогда не снимала. Должно быть, тот, кто привязывал
новый, выбросил его.
– Досадно. Мне бы хотелось на него посмотреть.
– Так вы все-таки думаете, что это не случайность? Уверена,
что вы ошибаетесь.
– Возможно. Не берусь судить. А вот неисправные тормоза не
случайность. Камень, свалившийся с обрыва… Да, кстати, вы не могли бы показать
мне это место?
