– А потом? – спросил Пуаро.
– Возможно, об этом вы тоже слышали. Из показаний экспертов
по почерку стало ясно, что кодицил поддельный. Он лишь слегка напоминал почерк
завещательницы. Миссис Ллуэллин-Смайт не любила пишущую машинку и часто
диктовала Ольге Семеновой свои личные письма, прося по возможности копировать
ее почерк, а иногда даже ставить за нее подпись. У Ольги было достаточно
времени для практики. Очевидно, когда миссис Ллуэллин-Смайт скончалась, девушка
решила, что достаточно напрактиковалась для подделки кодицила. Но с экспертами
такие вещи не срабатывают.
– И был начат процесс с целью опротестовать завещание?
– Да, но с обычными юридическими проволочками, в течение
которых молодая леди потеряла присутствие духа и, как вы упомянули ранее,
исчезла.
Глава 13
Когда Эркюль Пуаро откланялся и удалился, Джереми Фуллертон
снова сел за стол и стал негромко барабанить по нему кончиками пальцев. Взгляд
его был отсутствующим, – казалось, мысли адвоката блуждают где-то далеко.
Он взял лежащий перед ним документ и посмотрел на него, но
никак не мог сосредоточиться. Зазвонил внутренний телефон, и Фуллертон поднял
трубку:
– Да, мисс Майлс?
– Здесь мистер Холден, сэр.
– Ему следовало прийти на сорок пять минут раньше. Он
объяснил причину опоздания?… Да-да, понимаю. Тот же предлог, что и в прошлый
раз. Скажите ему, что я был занят с другим клиентом и теперь у меня не осталось
времени. Назначьте ему время на следующей неделе, ладно? Так больше не может
продолжаться.
– Да, мистер Фуллертон.
Адвокат положил трубку и снова устремил задумчивый взгляд на
документ, который все еще не мог прочитать. Его ум был поглощен событиями
прошлого. С тех пор миновало уже почти два года, но сегодня утром странный
человечек в лакированных туфлях и с большими усами напомнил ему об этом своими
вопросами.
Фуллертон воскрешал в памяти разговор, происшедший около
двух лет назад…
Он снова видел сидящую напротив него невысокую коренастую
фигуру девушки со смуглой кожей, темно-красными губами, тяжелыми скулами и
голубыми глазами, поблескивающими из-под нависающих бровей. Страстное, полное
жизненной энергии лицо принадлежало женщине, которая знала, что такое
страдание, но так и не научилась с ним мириться. Такая женщина будет
протестовать и бороться до самого конца. Интересно, где она теперь? Помог ли ей
кто-нибудь устроить свою жизнь?
Очевидно, она снова вернулась в какое-то охваченное
беспорядками место в Центральной Европе, откуда была родом, так как иной образ
действий грозил ей потерей свободы.
Джереми Фуллертон твердо верил в закон. Он презирал многих
теперешних судей, выносящих чрезмерно мягкие приговоры. Студенты, ворующие
книги, молодые замужние женщины, обчищающие супермаркеты, девушки, крадущие
деньги у своих боссов, мальчишки, взламывающие телефоны-автоматы, – никто из
них не нуждался по-настоящему, никто не испытывал отчаяния. Все они были просто
избалованы и не сомневались, что могут взять то, что не в состоянии купить.
Однако, несмотря на убежденность в необходимости справедливых наказаний, мистер
Фуллертон был не чужд состраданию. Он мог испытывать к людям жалость и жалел
Ольгу Семенову, хотя на него абсолютно не действовали аргументы, выдвигаемые ею
в свою защиту.
– Я пришла к вам за помощью. В прошлом году вы были так
добры ко мне, помогли с документами, нужными, чтобы задержаться в Англии еще на
год. Мне сказали: «Если не хотите, можете не отвечать на вопросы. Вас может
представлять адвокат». Поэтому я пришла к вам.
– Пример, приведенный вами, не подходит к теперешним
обстоятельствам. – Мистер Фуллертон произнес это холодно и сухо, скрывая
чувство жалости. – В данном случае я не могу оказывать вам юридическую помощь.
Я уже представляю семью Дрейк. Как вам известно, я был адвокатом миссис
Ллуэллин-Смайт.
– Но она умерла, и ей больше не нужен адвокат.
– Она любила вас, – сказал мистер Фуллертон.
– Да, любила! Поэтому она и хотела оставить мне свои деньги!
– Все деньги?
– Почему бы и нет? Она не любила своих родственников.
– Вы не правы. Она очень любила племянника и племянницу.
– Может быть, миссис Ллуэллин-Смайт любила мистера Дрейка,
но только не миссис Дрейк. Она ее утомляла – во все вмешивалась, не позволяла
делать то, что ей хотелось, есть пищу, которая ей нравилась.
– Миссис Дрейк очень добросовестная женщина – она пыталась
убедить свою тетю выполнять предписания врача относительно диеты и
недопустимости переутомления.
– Люди не всегда хотят делать то, что говорит врач. Они не
хотят, чтобы родственники не давали им покоя. Миссис Ллуэллин-Смайт была богата
– она могла делать то, что хотела! И со своими деньгами могла поступать
по-своему! У мистера и миссис Дрейк и так достаточно денег, прекрасный дом,
полно красивой одежды и две машины. Почему они должны иметь еще больше?
– Они единственные родственники миссис Ллуэллин-Смайт.
– Она хотела передать мне свои деньги! Она жалела меня –
знала, через что я прошла, как моего отца забрала полиция и мы с мамой больше
никогда его не видели, как потом умерла мама и вся моя семья! Вы не знаете, что
такое жить в полицейском государстве! Вы сами на стороне полиции, а не на моей!
– Да, – подтвердил мистер Фуллертон, – я не на вашей
стороне. Мне очень жаль вас, но в теперешних неприятностях вы виноваты сами.
– Неправда! Я ничего плохого не сделала! Я была добра к ней,
давала есть то, что ей не разрешали, – конфеты и сливочное масло; растительное
она терпеть не могла.
– Дело не в масле, – сказал мистер Фуллертон.
– Я ухаживала за ней, и она хотела меня отблагодарить. Когда
миссис Ллуэллин-Смайт умерла, я узнала, что она оставила подписанную бумагу,
где завещала мне все свои деньги, а потом явились Дрейки и заявили, что я не
должна их получить. Они говорили, что я дурно влияла на их тетю и даже что я
сама написала это завещание. Это чепуха. Его написала миссис Ллуэллин-Смайт.
Она отослала меня из комнаты и позвала уборщицу и садовника Джима – сказала,
что бумагу должны подписать они, а не я, потому что я получаю все деньги. Ну и
почему я не должна их брать? Почему мне не может повезти раз в жизни? Это
казалось чудом! Я строила такие планы, узнав об этом.
– Не сомневаюсь.
– Почему я не могла радоваться? Я хочу быть богатой и
счастливой, иметь все, что мне нравится. Она сама написала завещание – никто не
может сказать, что это сделала я!
