— Довольно, да, — сказала Лисе. — Но что такое гиль… гильотина?
— Ах это? — увлеченно сказал Эйфель. — Очень интересное изобретение, которое революционеры использовали, чтобы отрубать головы графам и баронам. Впрочем, графиням и баронессам тоже, если уж на то пошло. Быстро и эффективно! Шлеп, шлеп!
У меня здесь где-то лежат чертежи… — Эйфель выдвинул ящик письменного стола.
— Что вы, не беспокойтесь, — поспешно остановила его Лисе. — Значит, доктор Проктор отправился прямо туда? Во времена Французской революции?
— Да, но как ему найти этого графа в хаосе, царившем в Париже в тысяча семьсот девяносто третьем году? Поэтому я, как уже говорил, точно не могу сказать, где он теперь. Или когда он там. Уф, так сложно все это, голова кругом идет, правда?
Эйфель снова закашлялся, и глаза у него выкатились, словно хотели выпрыгнуть.
Лисе посмотрела на мыльную пену, постепенно оседающую в ванне. Если она хочет убраться отсюда, надо торопиться.
— Значит, он не оставил никакого сообщения, где его можно найти? — спросила она.
— Нет, — ответил Эйфель и грустно покачал головой. — Впрочем, немного подумав, профессор спросил, нет ли у меня открытки и почтовой марки с портретом Феликса Фора тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. Они у меня нашлись, ведь сейчас как раз тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год. А Феликс Фор — наш президент, правда? — Эйфель засмеялся. — Профессор сказал, что эта марка в будущем станет редкой и дорогой. Какая глупость, ведь такая марка есть в каждой французской семье! Тем не менее он получил марку и открытку с изображением вот этой самой площади за окном.
— Я сразу почувствовала, что знаю эту площадь! — воскликнула Лисе.
Она вспомнила, что ей с самого начала показалось, что на площади чего-то не хватает. И теперь она поняла, чего именно.
— Он написал на открытке зашифрованное сообщение и сказал, что пошлет ее двум друзьям в Осло, — сказал Эйфель. — Некоему господину Булле и некой фрёкен Лисе. Он попросит их прибыть в то же место, куда направляется сам.
— Другими словами, во времена Французской революции, в тысяча семьсот девяносто третий год?
— Как, разве ты этого не знаешь? Он ведь написал в открытке.
— Видимо, эту часть текста смыло. А там было какое-нибудь уточнение, где именно в эпоху Французской революции его искать?
— М-да… — Эйфель покрутил усы. — Я попробовал бы начать с площади Революции, расположенной перед ужасной тюрьмой Бастилия в Париже. Именно там чаще всего пускали в ход гильотину, и там, вероятней всего, отрубили голову графу Монте Криспо.
— Спасибо, — сказала Лисе. — Я буду думать про тысяча семьсот девяносто третий год, про графа Монте Криспо и про Пастилию в Париже. А кстати, как доктор Проктор сумел отправить свою открытку?
Эйфель заулыбался, вспоминая:
— Он сунул голову под воду в ванне, держа открытку в руке. Он сказал, что будет думать, куда должна отправиться открытка, и — р-раз! — она туда и попала. По-видимому, только то, что полностью погружено в воду, может отправиться в путь. Он сам остался тут.
— Интересно, — сказала Лисе и показала на пустые винные бутылки, стоящие на письменном столе. — А можно мне воспользоваться одной из них, бумагой и карандашом?
— Да пожалуйста, бери, — радушно махнул рукой Гюстав Эйфель.
Лисе подошла к письменному столу, взяла в руку карандаш и стала быстро писать на листке бумаги. Потом свернула листок, сунула в винную бутылку, нашла в мусорной корзине две пробки и заткнула одной горлышко.
— Что это? — спросил Эйфель.
— Сообщение о том, куда я направляюсь, — сказала Лисе. — Если доктор Проктор мог послать письмо через ванну времени, то и я, наверное, тоже могу.
— Это логично. А письмо кому?
— Письмо Булле или Жюльет. Я не знаю, где они, поэтому посылаю сообщение через ванну времени в нашу комнату в пансионе «Пом фри»…
Остального Эйфель не услышал, потому что Лисе уже опустила голову в воду, сунула туда же бутылку, и слова превратились в пузырьки воздуха, поднимающиеся на поверхность.
— Вот так! — сказала она, подняв голову. — Отправила!
Гюстав Эйфель засмеялся и потрясенно покачал головой.
— Мне надо спешить, — сказала Лисе и прыгнула в ванну.
— А мне ведь тоже надо спешить, — озабоченно сказал Эйфель. — Но я рад был с тобой познакомиться, Лисе. Передай профессору привет, если найдешь его. И будьте оба осторожней с историей, пожалуйста.
Лисе помахала ему и скрылась под водой.
Оставшись один, Эйфель склонился над своими набросками и пробормотал:
— Мерде,
[21]
ну почему меня не попросили спроектировать один из моих обычных уродливых мостов?
Тут его внимание привлекли звуки капель, падающих на деревянный пол, и инженер поднял голову. Рядом с ним стояла Лисе с мыльной пеной на волосах.
— Как, ты еще не уехала, мон ами? — спросил он.
— Я подумала, что в качестве благодарности за помощь могу подать вам идею, — сказала она, схватила карандаш и стала рисовать.
Эйфель смотрел широко раскрытыми глазами, как ее рука летала по бумаге, словно она рисовала то, что очень хорошо знала. Арки, решетки, четыре опоры, расходящиеся в стороны, очень похожие на ножки ванны. Это было красиво, гениально, от этого дух захватывало.
— Вот так, — сказала Лисе. — Нравится?
Эйфель был в восторге.
— Что… что это?
— Башня.
— Я вижу. Но это не просто башня, это фантастическая башня. Она совершенна! Но как ее назвать? Башня Лисе?
Лисе подумала:
— Мне кажется, что Эйфелева башня звучит гораздо лучше.
— Эйфелева башня? — Инженер закашлялся от восторга. — Ты это всерьез? Большое тебе спасибо!
— Спасибо вам, желаю удачи! — Лисе вернулась к ванне, залезла в нее, пробормотала: — Пастилия в Париже! — и скрылась под водой.
Когда она поднялась над водой, ее поразила жуткая вонь. А еще истерический визг и хрюканье. И если бы Лисе была не Лисе, а Булле, то ей пришло бы в голову: «Это завтрак! Свежая ветчина!»
А потом на нее обрушилась доска, прямо по затылку. Другой конец был в руке крестьянина в красной полосатой шапке, который кричал:
