– Вечер добрый, – сказал он и протянул Кате
пакет, – это вам.
Она растерянно захлопала ресницами.
– Спасибо, но у меня есть. Зачем это?
– Для вашего мужа Айрапета Нара… Нара…
– Нарайровича, – машинально подсказала Катя.
Он поставил пакет на стол.
– Есть такая инту… инду… индукция – не индукция, что
нефть сегодня ударит. Может, в город приедет ваш муж, а ему фрукт нужен, как
южному человеку. – Он помялся еще немного возле нас, но Катя молчала, и он
пошел к своему столу. Я заметил, что с их стола на нас смотрят. Я увидел, что в
Кате все взбаламучено, что в ней гремит сигнал тревоги, что ей нигде нет
приюта, и я принял удар на себя. Я снова взял ее руку и сказал:
– Или наоборот – дожди, дожди, дожди, переходный вальс
в дощатом клубе. Я пионер старшего отряда, меня ребята высмеивают за неумение
играть в футбол, а ты старшая пионервожатая, ты приглашаешь меня танцевать…
Сергей ударил меня под столом. Я несколько опешил: что тут
будешь делать, если человек начинает себя вести таким естественным образом?
В этот момент к нам протолкались с криками и шутками Стасик
и Эдька Танака. Они свалили на стол апельсины, и Эдик стал жаловаться, что его
девушка обманула, не ответила на чувство чемпиона, можешь себе представить, и,
мало того, танцует здесь, на его глазах, с другим пареньком, танцует без конца
под одну и ту же идиотскую пластинку.
– Понимаешь, я снимаю эту пластинку, а он подходит и
снова ставит, я снимаю, а он опять ставит. Я его спрашиваю: нравится, да? А он
говорит: слов не могу разобрать. А все остальные кричат: пусть играет, что тебе
жалко, надо же слова разобрать! Дались им эти слова!
– Пейте, ребята, – сказал я, – коктейль
«Загадка».
– Роковая загадка, – сказал Стасик,
отхлебнув. – Жалею я, ребята, свой организм.
За столом воцарилось веселье. Пришла Эсфирь Наумовна и
что-то такое принесла. Эдька и Стаська рассказывали, с какими приключениями они
ехали и какой ценой достались им апельсины, а я им рассказывал о своей
богатырской схватке с Костюковским. Сергей все доказывал ребятам, что я сволочь,
они с ним соглашались и только удивлялись, как он поведет назад свой мотоцикл.
А Катя тихо разговаривала с Эсфирь Наумовной. Я прислушался.
– Он был такой, – говорила Эсфирь Наумовна, –
всякие эти танцы-шманцы его не интересовали. Он только книги читал, мой Лева, и
не какие-нибудь романы, а всевозможные книги по технике. У него даже девочки не
было никогда…
Я не знал, о чем идет речь, но понимал, что не о пустяках.
Катя внимательно слушала подвыпившую официантку. Она была бледна, и пальцы ее
были сжаты, не было сил у меня смотреть на нее, и в это время из толпы
танцующих выплыло заросшее черной бородой лицо Айрапета.
Катя вскочила. Ее муж, медленно переставляя ноги, подошел к
нам.
– Здравствуй, девочка, – сказал он и на секунду
прижался щекой к ее щеке.
– Арик, дружище! – заорал Сергей, тяжело
наваливаясь на стол и глядя, как ни странно, на меня.
– Привет, ребята! – весело сказал Айрапет и
опустился на стул. – Дайте чего-нибудь выпить.
Я видел, что усталость его тяжела, как гора, что он прямо
подламывается под своими улыбками.
– Коктейль «Загадка», – сказал я и подвинул ему
бокал.
– Что я вам, Угадайка, что ли? – сострил
он. – Дайте коньяку.
Сзади медленно, деликатно приближались люди из его партии. У
них прямо скулы свело от нетерпения.
– Ну, Арик? – спросила Катя.
– Ни черта! – махнул он рукой. – Сернистая
вода. Все напрасно. Завтра встанем на новый маршрут.
Глава 17
А завтра…
Кончился апельсиновый вечер. Будьте уверены, разговоров о
нем хватит надолго. А завтра… Впереди пойдут бульдозеры, за ними тракторы-тягачи
потащат оборудование – вышку, станок, трубы. Может быть, вертолет перебросит
часть людей, и они займутся расчисткой тайги для буровой площадки. К вечеру
люди влезут в спальные мешки и погрузятся в свои мечты. Может быть, Витя
Колтыга найдет время полистать журнал «Знание – сила», а уж Базаревич-то
наверняка поваляется в снегу, а Кичекьян закроет глаза и услышит гремящий
фонтан нефти.
Синоптики предсказывают безветренную погоду.
– Больше верьте этим брехунам, – ворчат на
«Зюйде».
Вслед за ледоколом в шорохе размолотого льда пойдет флотилия
сейнеров. Ледокол выведет их к теплому течению и даст прощальный гудок. У Геры
Ковалева руки, как доски, трудно ему держать карандаш.
– Талант ты, Гера. Рубай компот, – скажут ему
вечером в кубрике Иван, и Боря, и Валя Костюковский.
Может, кому-нибудь и помогает крем «Янтарь», но только не
Люсе Кравченко. Поплывут по ленточному транспортеру кирпичи. Все выше и выше
поднимаются этажи. Кран опускает контейнеры прямо в руки девчат.
Еще один контейнер, еще один контейнер, еще один этаж, еще
один дом, магазин или детские ясли, и скоро вырастет город, и будет в нем
памятник Ильичу, и Люся после работы со своим законным мужем Витей Колтыгой
пойдет по проспекту Комсомола в свою квартиру на 4-м этаже крупноблочного дома.
Вот о чем думает Люся.
– Эй, мастер, нос обморозишь! – крикнет Коля
Марков задумавшемуся Калчанову, и тот вздрогнет, сбежит вниз по лесам,
«прихватывая» подсобников.
– «Евгений Онегин – образ лишнего человека», –
продиктует Катя Пирогова тему нового сочинения.
Кончился апельсиновый вечер.
Завтра все войдет в свою рабочую колею, но пока…
Глава 18
Виктор Колтыга
Все равно это был лучший вечер в моей жизни. Индукция меня
подвела, шут с ней. Я сказал Люсе, что люблю находить, наверное, наврал. Я
больше люблю искать.
– Значит, завтра опять уходишь? – спросила она.
– Что же поделаешь.
– Надолго?
– На пару месяцев.
– Ой!
– Но я буду приезжать иногда. Здесь недалеко.
– Правда?
– Впрочем, лучше не жди. Будет тебе сюрприз. Люська,
скажи, ты честная?
– Да, – прошептала она.
Мы вышли из столовой и секунду постояли на крыльце,
обнявшись за плечи.
