На большой скорости мы ворвались в Шлакоблоки, домики
замелькали в глазах, я растерялся и даже не мог определить, в какой стороне
Люсин барак, и понял, что через несколько секунд он уже останется сзади, этот
поселочек, моя столица, как вдруг Чудаков затормозил. Я увидел Люсин барак,
чуть ли не по крышу спрятанный в снег, и белый дым из трубы. Чудаков вышел из
кабины и спросил меня:
– Зайдешь?
Я посмотрел на Геру. Он смотрел на меня. Я выпрыгнул из
машины и зашагал к бараку.
– Только по-быстрому! – крикнул мне вслед Чудаков.
Я услышал за спиной, как ребята попрыгали из машины.
Вовремя, значит, произошла остановка.
Небрежно, как бы мимоходом, я зашел в комнату и увидел, что
она пуста. Все десять коек были аккуратно застелены, как это всегда бывает у
девчат, а в углу на веревке сушилась разная там голубая и розовая мелочишка,
которую я предпочел не разглядывать. Вот записки на столе я просмотрел.
«Шура, мы уехали в Талый. Роза», – прочел я.
«Игорь, мы уехали за апельсинами. Нина», – прочел я.
«Слава, продай билеты и приезжай в Талый. И.Р.», –
прочел я.
«Эдик, я уехала в Талый за апельсинами. Извини.
Люся», – прочел я.
«Какой же это Эдик? – подумал я. – Уж не Танака
ли? Тогда мне хана».
Да, попробуй потягаться с таким орлом, как Эдуард Танака,
чемпион Дальневосточной зоны по лыжному двоеборью – трамплин и равнина.
Я вынул свое письмо, положил его на стол и вышел. В дверях
столкнулся с Герой.
– Ну, как там девчата? – промямлил он.
– Уехали в Талый, – сказал я. – Небось уже
рубают апельсинчики.
Мы вместе пошли к машине.
– Ты, случаем, не знаком с Танакой? – спросил я.
– Это чемпион, что ли?
– Ага.
– Нет, не знаком. Видел только, как он прыгает. В кино.
– Он и не в кино здорово прыгает.
– Ага, хорошо прыгает.
Снег возле машины был весь разукрашен желтыми затейливыми
узорами. Мы влезли в кузов и поехали дальше.
Глава 2
Николай Калчанов
На комсомольском собрании мне предложили сбрить бороду.
Собрание было людное, несмотря на то что сегодня в тресте выдавали зарплату.
Все знали, что речь будет идти о моей бороде, и каждый хотел принять участие в
обсуждении этой жгучей проблемы или хотя бы посмеяться.
Ну, для порядка поговорили сначала о культурно-массовой и
спортивной работе, а потом перешли к кардинальному вопросу повестки дня,
который значился в протоколе под рубрикой «О внешнем виде комсомольца».
Ерофейцев сделал сообщение. Он говорил, что большинство комсомольцев
в свободное от работы время имеет чистый, опрятный и подтянутый вид, однако
(но… наряду с этим… к сожалению, следует заметить…) имеются еще комсомольцы,
пренебрегающие… и к ним следует отнести молодого специалиста инженера
Калчанова.
– Я понимаю, – сказал Ерофейцев, – если бы
Коля – ты меня, Коля, прости (я покивал), – если бы он был геологом и
зарос, так сказать, естественным порядком (смех), но ты, Коля, прости, ты даже
не художник какой-нибудь, и, извини, это пижонство, а у нас здесь не Москва и
не Ленинград.
В зале начался шум. Ребята с моего участка кричали, что
борода – это личное дело мастера и уж не будет ли Ерофейцев контролировать, кто
как разными такими личными делами занимается, что это, дескать, зажим и все
такое. Другие кричали другое. Особенно старались девушки из Шлакоблоков. Одна
из них была определенно недурна. Она заявила, что внешний облик человека
свидетельствует как-никак о его внутреннем мире. Такая, грубо говоря,
смугляночка. Тип Сильваны Пампанини. Я подмигнул ей, и она встала и добавила
мысль о том, что дурные примеры заразительны.
Проголосовали. Большинство было против бороды.
– Хорошо, сбрею, – сказал я.
– Может, хочешь что-нибудь сказать, Коля? –
спросил Ерофейцев.
– Да нет уж, чего уж, – сказал я. – Решено,
значит, так. Чего уж там…
Такую я произнес речь. Публика была разочарована.
– Мы ведь тебя не принуждаем, – сказал
Ерофейцев. – Мы не приказываем, тут некоторые неправильно поняли, не
осмыслили. Мы тебя знаем, ты хороший специалист и в быту, в общем, устойчив. Мы
тебе ведь просто рекомендуем…
Он разговаривал со мной, как с больным.
Я встал и сказал:
– Да ладно уж, чего там. Сказано – сделано. Сбрею.
Считайте, что ее уже нет. Была и сплыла.
На том и закончилось собрание.
В коридоре я встретил Сергея. Он шел с рулоном чертежей под
мышкой. Я прислонился к стене и смотрел, как он идет, высокий, чуть-чуть
отяжелевший за эти три года после института, элегантный, как какой-нибудь гид с
французской выставки.
– Ну что, барбудос, плохи твои дела? – спросил он.
Вот это в нем сохранилось – дружеское, но немного
снисходительное отношение старшекурсника к салаге.
Я подтянулся.
– Не то чтобы так, начальник, – сказал я. –
Не то чтобы очень.
– Это тебе не кафе «Аэлита», – тепло усмехнулся
он.
– Точно, начальник. Верно подмечено.
– А жалко? Сознайся, – подмигнул он и дернул меня
за бородку.
– Да нет уж, чего уж, – засмущался я. – Ладно
уж, чего там…
– Хватит-хватит, – засмеялся он. – Завелся.
Вечером придешь?
– Очень даже охотно, – сказал я, – с нашим
удовольствием.
– У нас сейчас совещание. – Он показал глазами на
чертежи. – Говорильня минут на сорок – на час…
– Понятно, начальник, мы это дело понимаем, со всем
уважением…
Он улыбнулся, хлопнул меня чертежами по голове и пошел
дальше.
– Спроси его насчет цемента, мастер, – сказал мне
мой тезка Коля Марков, бригадир.
Сергей обернулся уже в дверях директорского кабинета.
– А что с цементом? – невинно спросил он.
– Без ножа ведь режете, гады! – крикнул я с
маленькой ноткой истерии.
За спиной Сергея мелькнуло испуганное лицо директорской
секретарши.
– Завтра подбросим, – сказал Сергей и открыл
дверь.
