Он взялся за шляпу.
— Мне пора идти.
— Вот ваша книга о Швейцарии, — сказал Гребер. — Ее немножко подмочило дождем. Чуть было не потерял, а потом нашел и спас.
— Могли и не спасать. Мечты спасать не нужно.
— Нет, нужно, — сказал Гребер. — А что же еще?
— Веру. Мечты придут опять.
— Будем надеяться. Или уж лучше сразу повеситься.
— Как вы еще молоды! — воскликнул Польман. — Да что я говорю, ведь вы же действительно еще очень молоды! — Он надел пальто. — Странно. Раньше я представлял себе молодость совсем иначе.
— И я тоже, — сказал Гребер.
Йозеф не ошибся. Причетник церкви святой Катарины действительно принимал вещи на хранение. Гребер оставил там свой ранец. Потом он отправился в жилищное бюро. Оно было переведено в другое место и помещалось теперь в кабинете живой природы при какой-то школе. Здесь еще стоял стол с географическими картами и застекленный шкаф с препаратами в спирту. Служащая бюро использовала многочисленные банки как прессы для бумаг. В банках были заспиртованы змеи, ящерицы, лягушки. Стояло чучело белки с бусинками вместо глаз и орехом в лапках. Седовласая женщина оказалась весьма любезной.
— Я внесу вашу фамилию в список, — сказала она. — Есть у вас адрес?
— Нет.
— Тогда заходите справляться.
— А какой в этом смысл?
— Ни малейшего. До вас уже принято шесть тысяч заявлений. Лучше поищите сами.
Гребер вернулся на Янплац и постучался к Польману. Никто не ответил. Он подождал. Потом пошел на Мариенштрассе посмотреть, что там осталось.
Дом Элизабет сгорел, уцелел только полуподвал, где жил привратник. Правда, здесь побывали пожарные. Отовсюду еще капала вода. От квартиры Элизабет ничего не осталось. Стоявшее на улице кресло исчезло. В желобе валялась пара перчаток, вот и все. Гребер увидел привратника за шторками его квартиры и вспомнил, что обещал принести ему сигары. Казалось, это было давным-давно и теперь как будто совсем не нужно; впрочем, трудно сказать заранее. Он решил пойти к Альфонсу и достать сигар. Да и все равно надо было раздобыть продукты на вечер.
Бомба угодила прямо в дом и разрушила только его. Сад был залит утренним светом, березы раскачивались на ветру, сияло золото нарциссов и распускались первые цветы на фруктовых деревьях, словно усеянных белыми и розовыми мотыльками. Только один дом Биндинга превратился в груду мусора, нависшего над глубокой воронкой, на самом дне которой стояла вода — и в ней отражалось небо. Гребер оцепенел и, глазам своим не веря, уставился на развалины. Почему-то казалось, что с Альфонсом ничего не может случиться. Медленно приближался он к тому месту, где находился дом.
Бассейн был разворочен и разбит. Входная дверь повисла на кустах сирени. Оленьи рога валялись на траве, будто здесь были похоронены сами олени. Ковер, словно яркий флаг варвара-завоевателя, развевался высоко на деревьях. Бутылка коньяку «Наполеон» стояла торчком на цветочной клумбе, точно выросшая за ночь тыква. Гребер поднял ее, осмотрел и сунул в карман, «Наверно, подвал уцелел и его разграбили», — подумал Гребер. Он обошел дом. Черный ход сохранился. Он открыл дверь. Что-то внутри зашевелилось.
— Фрау Клейнерт! — позвал он.
В ответ послышались громкие рыдания. Из полуразвалившейся кухни вышла на свет женщина.
— Бедный хозяин! Он был такой добрый!
— Что случилось? Он ранен?
— Убит! Убит, господин Гребер. А ведь он так любил пожить!
— Да. Трудно понять это, правда?
Гребер кивнул. Смерть всегда трудно понять, как бы часто ни сталкивался с ней.
— Как это произошло? — спросил он.
— Он находился в подвале. Но подвал не выдержал.
— Да, ваш подвал был не для тяжелых бомб. Почему же он не пошел в настоящее убежище на Зейдельплац? Ведь это в двух минутах отсюда.
— Он думал, что ничего не случится. Да и потом… — фрау Клейнерт замялась, — у него была дама.
— Как? В полдень?
— Она осталась с вечера. Высокая такая блондинка. Господин крейслейтер обожал высоких блондинок. Я как раз подала им курицу, а тут начался налет.
— И дама тоже убита?
— Да. Они даже не успели одеться. Господин Биндинг был в пижаме, а дама — в тоненьком шелковом халатике. Так их и нашли. Но что я могла поделать! В таком виде! Даже не в мундире!
— Не знаю, мог ли он умереть лучше, раз уж ему было суждено умереть, — сказал Гребер. — Успел он хоть пообедать?
— Да, и с большим аппетитом. Вино и его любимый десерт — яблочный торт со взбитыми сливками.
— Ну вот видите, фрау Клейнерт. Это же чудесная смерть! Так бы и я умереть не прочь. Честное слово, плакать не стоит!
— Но умереть так рано!
— Умирают всегда слишком рано, даже если человеку девяносто. Когда похороны?
— Послезавтра в девять. Он уже в гробу. Хотите взглянуть на него?
— Где он лежит?
— Здесь. В подвале. Тут попрохладнее. Гроб уже закрыт. Эта часть дома не так пострадала, а вот с фасада все уничтожено.
Они прошли через кухню и спустились в подвал. Черепки были заметены в угол. Пахло пролитым вином и маринадами. На полу, посредине, стоял гроб под ореховое дерево. Кругом на полках, перевернутые, валялись банки с вареньем и консервами.
— Где же вы так быстро раздобыли гроб? — спросил Гребер.
— Об этом позаботилась его партия.
— Вынос тела отсюда?
— Да, послезавтра в девять.
— Я приду.
— Ах, моему хозяину это будет так приятно!
Гребер удивленно посмотрел на фрау Клейнерт.
— На том свете, — добавила она. — Он ведь так хорошо к вам относился.
— А почему, собственно?
— Он говорил, что вы — единственный, кто ничего не хочет. И потому, что вы все время на фронте.
Гребер постоял у гроба. Ему было чуть-чуть жаль Биндинга — и только, — и стыдно перед плачущей женщиной за то, что он не испытывает ничего больше.
— Куда вы денете все это добро? — спросил он, обводя взглядом полки.
Фрау Клейнерт оживилась.
— Возьмите как можно больше, господин Гребер, все равно попадет в чужие руки.
— Лучше оставьте себе. Ведь вы почти все приготовили сами.
— Я уже кое-что припрятала. Мне много не надо. Берите, господин Гребер. Те, что сюда приходили, — из партии, — уже косились на эти запасы. Чем меньше останется, тем лучше. Еще могут подумать, что мы спекулянты какие-нибудь.
— Да, так оно и выглядит.
— Поэтому берите. Не то придут те, и все уйдет в чужие руки. А вы ведь были господину Биндингу настоящим другом. Вам-то он отдал бы охотнее, чем другим.
