– Ты вел себя разумно, – сказал Морозов.
Они сидели за столиком в кафе на Рон Пуэн.
Равик осматривал свою правую руку. Несколько раз он протер ее водкой. Он понимал, что это глупо, но иначе не мог. Теперь кожа на руке была суха, как пергамент.
– Стрелять было бы просто безумием, – сказал Морозов. – Хорошо, что у тебя ничего при себе не было.
– Ты прав, – неуверенно ответил Равик.
Морозов внимательно посмотрел на него.
– Не будь идиотом. Неужели ты хочешь попасть под суд за убийство или покушение на убийство?
Равик промолчал.
– Равик… – Морозов стукнул бутылкой по столу. – Не фантазируй.
– Я вовсе не фантазирую. Но пойми же, при одной мысли о том, что я упустил такую возможность, меня сразу начинает трясти. Случись все на два часа раньше, его можно было бы затащить куда-нибудь… Или придумать что-либо еще.
Морозов налил две рюмки.
– Выпей водки! Он от тебя не уйдет.
– Как знать.
– Это точно. Он вернется. Такие типы обычно возвращаются. Он уже у тебя на крючке. Будь здоров!
Равик выпил свою рюмку.
– Я мог бы еще поспеть на Северный вокзал. Убедиться, что он уехал.
– Конечно. Можно также попытаться пристрелить его там. И заработать по меньшей мере двадцать лет каторги. Есть у тебя еще идеи в этом роде?
– Есть. Я мог бы точно установить, действительно ли он уехал.
– И, таким образом, попасться ему на глаза и испортить все.
– Следовало, по крайней мере, спросить, в каком отеле он обычно останавливается.
– И тем самым насторожить его. – Морозов снова наполнил рюмки. – Послушай, Равик. Я тебя отлично понимаю: вот ты сидишь здесь, и тебе кажется, что ты сделал все не так, как надо. Избавься ты, ради Бога, от этих мыслей! Если хочется, разбей что-нибудь крупное и не слишком дорогое. К примеру, разнеси на куски все кадки с пальмами в «Энтернасьонале».
– Нет смысла.
– Тогда говори. Говори, пока хватит сил. Выговорись до конца и почувствуешь облегчение. Ты не русский, иначе ты бы это понял.
Равик выпрямился.
– Борис, – сказал он. – Я знаю, крыс надо уничтожать, а не затевать с ними грызню. Но говорить об этом я не стану. Буду думать. Подумаю, как мне все получше сделать. Я все подготовлю, как операцию. Если что-либо вообще можно подготовить. Хочу свыкнуться с мыслью о предстоящем. В моем распоряжении две недели. Это хорошо. Чертовски хорошо. Я приучу себя быть спокойным. Ты прав. Выговорившись сполна, можно стать спокойным и рассудительным. Но того же можно добиться и путем размышления. В хладнокровных размышлениях можно растворить ненависть и обратить ее в целеустремленность. Мысленно я буду убивать Хааке так часто, что к моменту его приезда это уже станет привычкой. В тысячный раз человек действует рассудительнее и спокойнее, чем в первый. А теперь давай поговорим. Только о чем – нибудь другом. Например, об этих белых розах. Посмотри-ка на них! В эту душную ночь они белы как снег. Как пена на беспокойном прибое ночи. Теперь ты доволен?
– Нет, – сказал Морозов.
– Хорошо. Посмотри на это лето, лето тысяча девятьсот тридцать девятого года. Оно пахнет порохом. Розы – это снег, который будущей зимой покроет братские могилы. А между тем Париж веселится! Да здравствует век невмешательства! Век окаменевших человеческих душ! В эту ночь многие будут убиты, Борис! Каждую ночь убивают многих. Пылают города, где-то за колючей проволокой стонут евреи, чехи гибнут в лесах, горят китайцы, облитые японским бензином, над концентрационными лагерями свистит бич смерти. Так неужели я стану по-бабьи проливать слезы, когда надо уничтожить убийцу? Мы настигнем и убьем его, как не раз против своей воли убивали совершенно невинных людей только за то, что они носили иную, чем мы, военную форму.
– Наконец-то, – сказал Морозов. – Такой разговор меня больше устраивает. Тебя учили обращению с ножом? Нож позволяет действовать бесшумно.
– На сегодня хватит, оставь меня в покое. Надо же мне немного поспать. Хотя я и прикидываюсь спокойным, но одному дьяволу известно, удастся ли мне заснуть. Понимаешь?
– Еще бы!
– Этой ночью я буду непрерывно убивать. Мысленно. За две недели я должен стать безотказно действующим автоматом. Главное теперь – прожить эти две недели. Приблизить час, когда я впервые смогу спокойно уснуть. Водка не поможет. Снотворное тоже. Я должен уснуть от изнеможения. На следующий день я снова встану здоровым. Понимаешь?
Морозов помолчал.
– Возьми себе женщину, – сказал он.
– Зачем?
– Это помогает. Спасть с женщиной всегда хорошо. Позвони Жоан. Она придет.
Жоан. Верно. Ведь он встретился с ней там, в ресторане. Они о чем-то говорили, только он уже забыл о чем.
– Какие у тебя еще предложения? – спросил Равик. – Только самые простые. Простейшие.
– Боже мой! Не усложняй жизнь! Самый верный способ избавиться от любви к женщине – время от времени спать с ней. Не давать волю воображению. К чему искусственно драматизировать вполне естественный акт?
– Вот именно, – сказал Равик. – К чему?
– Тогда позволь мне позвонить. Наплету чего-нибудь ради тебя. Недаром же я ночной швейцар.
– Никуда не ходи. Все и так в порядке. Давай пить и смотреть на белые розы. При луне лица покойников бывают такими же мертвенно-белыми. После пулеметного обстрела с воздуха… Я видел это как-то в Испании. Рабочий-металлист Пабло Нонас сказал тогда, что небо придумали фашисты. Ему отняли ногу. Он злился на меня за то, что я не мог законсервировать эту ногу в спирту. Говорил, что считает себя погребенным на одну четверть. Не мог же я сказать ему, что собаки стащили его ногу и сожрали.
XXV
Вебер заглянул в перевязочную и вызвал Равика в коридор.
– Звонит Дюран. Просит вас немедленно приехать. Какой-то сложный случай, чрезвычайные обстоятельства.
Равик вопросительно посмотрел на Вебера.
– Иначе говоря, Дюран сделал неудачную операцию и теперь хочет, чтобы я выручил его. Так, что ли?
– Не знаю. Он очень напуган. Видимо, совсем растерялся.
Равик покачал головой. Вебер молчал.
– Откуда он вообще знает, что я вернулся? – спросил Равик.
Вебер пожал плечами.
– Понятия не имею. Вероятно, от кого-нибудь из сестер.
– Почему он не позвонил Бино? Это очень толковый хирург.
– Я так и посоветовал ему, но он сказал, что речь идет об особо сложном случае. Ваша специальность.
