Величие места ослепило их. Не безумен ли был тот зодчий, что дерзнул водрузить друг на друга семь рядов каменных глыб? Сорок семь метров в длину, восемь с половиной в высоту – огромная галерея, уникальное по размерам и расположению внутри пирамиды сооружение, бросала вызов векам. Как считали зодчие Рамсеса, никогда ни один архитектор не отважится больше на такое.
Один из заговорщиков, оробев, попятился, но сильным толчком в спину главарь заставил его двигаться вперед. Глупо отступать, когда цель так близко; теперь они могли радоваться точности своего плана. Оставалось, правда, одно опасение: не опущена ли каменная решетка между верхним концом большой галереи и коридором, ведущим в царскую камеру? В этом случае обойти препятствие будет невозможно и придется возвращаться ни с чем.
– Проход открыт.
Грозные углубления, в которые должны были упираться огромные глыбы, были пусты. Заговорщики пригнувшись вошли в царскую камеру, потолок которой был сложен из девяти гранитных блоков весом более четырехсот тонн. Зал, высотой около шести метров, скрывал в себе сердце империи – саркофаг фараона, стоявший на идеально чистом серебряном полу.
Они заколебались.
До сих пор они вели себя как исследователи, отправившиеся на поиски неведомой земли. Правда, они совершили три преступления, за которые предстояло держать ответ перед судом иного мира, но ведь они действовали на благо страны и народа, готовясь свергнуть тирана. Если они вскроют саркофаг, если вынут из него сокровища, то нарушат вечный покой не мумифицированного человека, но бога, живущего в своем светоносном теле. Они оборвут последнюю связь с тысячелетней цивилизацией и вызовут к жизни новый мир, который никогда не признает Рамсес.
Им захотелось бежать, хотя чувствовали они себя изумительно. Доступ воздуха обеспечивали два вентиляционных канала, проделанные в северной и южной стенах пирамиды, от пола исходила энергия, вселявшая в людей неведомую силу.
Так, значит, вот как возрождается фараон – он вбирает в себя мощь, порождаемую камнем и формой сооружения!
– У нас мало времени.
– Уйдем.
– И речи быть не может.
Подошли двое, потом третий, а за ними и остальные. Вместе они приподняли крышку саркофага и положили ее на пол.
Сияющая мумия… вся в золоте, серебре и лазурите, исполненная такого величия, что грабители не смогли выдержать ее взгляда. В ярости главный заговорщик сорвал золотую маску; его приспешники сняли с мумии ожерелье и лежавшего на месте сердца скарабея, тоже из золота, лазуритовые амулеты и тесло из небесного железа
[5]
– инструмент, предназначенный для того, чтобы открывать уста и очи в загробном мире. Но эти сокровища показались им почти безделицей при виде золотого свитка, который олицетворял собой Вечный Закон, вверяемый одному лишь фараону, и особенно при виде небольшого чехла в форме ласточкиного гнезда.
Внутри него находилось завещание богов.
Согласно этому тексту, фараон наследовал Египет и брал на себя заботу о счастье и процветании страны. Во время торжественного ритуала царского юбилея он должен был предъявить этот документ придворным и народу как доказательство законности своего царствования. Если же сделать это будет невозможно, рано или поздно фараону придется отречься от престола.
Скоро на страну обрушатся бедствия и катастрофы. Осквернив сердце пирамиды, заговорщики взбаламутили главный источник энергии и нарушили эманацию ка – нематериальной силы, которой наделено каждое живое существо. Грабители завладели ящиком со слитками небесного железа, редкого металла, ценившегося не меньше золота. Оно поможет им усовершенствовать механизм переворота.
Мало-помалу несправедливость распространится в провинциях, народ возропщет на фараона и страну захлестнет разрушительная волна недовольства.
Им оставалось только выйти из Великой пирамиды, спрятать добычу и доплести свою паутину.
Прежде чем разойтись, они дали клятву: всякий, кто встанет у них на пути, будет устранен. Такова была цена власти.
1
После долгих лет жизни, отданных искусству врачевания, Беранир наслаждался покоем в своем жилище в Мемфисе.
Старый лекарь был крепко сложен, широкоплеч, густые серебристые волосы обрамляли строгое лицо, в котором ощущались доброта и величие духа. Его природное благородство чувствовали и сильные мира сего, и простые смертные, и не было на памяти людей случая, чтобы кто-нибудь обошелся с ним непочтительно.
Сын мастера по изготовлению париков, Беранир покинул отчий дом, чтобы стать скульптором, живописцем и рисовальщиком; один из царских мастеров позвал его в Карнакский храм. Однажды, когда община собралась за трапезой, одному из каменотесов стало плохо; Беранир инстинктивно оказал на него магнетическое воздействие и вырвал из когтей неминуемой смерти. Врачеватели храма не оставили без внимания столь ценный дар, и Беранир стал постигать искусство медицины, перенимая опыт знаменитых целителей. Неподвластный искушениям придворной жизни, безразличный к почестям, он посвятил свою жизнь тому, чтобы исцелять.
Однако покинуть большой северный город и отправиться в маленькое селение, расположенное недалеко от Фив, его побудила не профессиональная необходимость. Ему предстояло выполнить другую миссию, настолько деликатную, что, казалось, она заранее обречена на провал; но он не склонен был отступать, не перепробовав все возможные пути.
Вид родного селения, притаившегося в тени пальмовой рощи, взволновал Беранира. Он велел остановить носилки возле зарослей тамариска, чьи ветви свисали до самой земли. Воздух был свеж, солнце светило ласково. Он засмотрелся на крестьян, работавших под звуки флейты.
Один пожилой и двое молодых земледельцев разбивали мотыгами комья земли на недавно орошенном поле. Беранир подумал о том, как ил, ежегодно приносимый половодьем, примет в себя семена и как втопчут их в землю стада свиней и овец. Природа даровала Египту неоценимые богатства, сохранить которые помогал труд человека. Так день за днем воплощалась благословенная вечность на нивах возлюбленной богами страны.
Беранир продолжил свой путь. У входа в селение ему повстречалась бычья упряжка; один бык был черный, другой – белый с коричневыми пятнами. Послушные деревянному ярму, закрепленному на рогах, они спокойно продвигались вперед.
У одной из глинобитных хижин мужчина на корточках доил корову, предварительно опутав ей задние ноги. Помогавший ему мальчишка сливал молоко в кувшин.
Беранир с волнением вспомнил то стадо коров, что он некогда пас; их звали Добрый Совет, Голубь, Солнечная Вода, Благодатный Разлив. Для семьи корова была целым состоянием, и к тому же воплощением доброты и кротости. Ее большие уши улавливали музыку звезд, находившихся, как и она сама, под покровительством богини Хатхор. Для египтянина не было животного привлекательнее. «Какой великолепный день, – пел, бывало, египетский пастух, – небо благоволит ко мне, а работа моя сладка, как мед»
[6]
. Правда, надсмотрщик иногда призывал его к порядку и приказывал поторапливаться и гнать скот, а не ротозейничать. А коровы, как обычно, шли своей дорогой, не прибавляя шага. Старый лекарь почти успел позабыть эти простые сцены, эту безмятежную повседневную жизнь, не предвещавшую никаких неожиданностей, жизнь, где взгляд каждого был лишь одним из многих, где движения повторялись из века в век, приливы и отливы определяли ритм жизни поколений.
