Тут было над чем призадуматься. Не имел ли этот смутно неприятный инцидент отношения к его поискам? Не надо ли ему что-нибудь предпринять в связи с этим? Телеграфировать в штаб? Трудно выразить в сжатой форме простой факт так, чтобы он не смахивал на криптограмму. Послать авиапочтой вырезку из газеты? Он был у себя в комнате, работая лезвием безопасной бритвы над газетой, когда раздалось бодрое «тук-тук» по двери. Градус впустил неожиданного гостя, важную Тень, который в его представлении находился onhava-onhava («далеко, далеко»), в дикой, туманной, почти легендарной Зембле! Что за ошеломляющие трюки творит наш волшебный механизированный век со старой матерью-бесконечностью и старым отцом-временем!
Это был веселый, может быть, чересчур веселый малый в зеленой вельветовой куртке. Никто не любил его, но он, несомненно, обладал острым умом. Его фамилия Изумрудов звучала по-русски, но на самом деле значила «из умрудов» (эскимосское племя), которых иногда видишь гребущими в своих умяках (обтянутых шкурами челнах) на изумрудных водах близ наших северных берегов. Ухмыляясь, он сказал, что приятелю Градусу следует собрать путевые документы, включая медицинское свидетельство, и сесть на первый же реактивный самолет назначением в Нью-Йорк. Поклонившись, он поздравил его с тем, что указал с такой феноменальной догадливостью правильное место и правильный способ. Да, после тщательной перлюстрации добычи, которую Андрон и Ниагарушка достали из письменного, розового дерева, стола королевы (большей частью счета и бережно хранимые снимки и эти дурацкие медали), нашлось письмо от короля с его адресом, который был, кто бы мог подумать, — нашему герою, который перебил было вестника успеха, чтобы сказать, что он никогда — посоветовали не выказывать излишней скромности. Предъявлен был теперь клочок бумаги, на котором Изумрудов, трясясь от хохота (смерть — развеселое дело), написал для Градуса псевдоним клиента, название университета, где он преподавал, и город, в котором университет был расположен. Нет, эта бумажка не для хранения. Он мог ее хранить, только пока заучит. Этот сорт бумаги (употребляемой фабрикантами макарон) не только отлично переваривается, но и очень вкусен. Веселое зеленое видение удалилось — несомненно, чтобы вернуться к распутству. Какую ненависть вызывают подобные субъекты!
>>>
Строка 748: Статья в журнале о некой г-же З.
Всякий, имеющий доступ к хорошей библиотеке, без сомнения, мог бы с легкостью добраться до истоков этой истории и выяснить имя этой дамы, но такая, нудная возня недостойна настоящей эрудиции.
>>>
Строка 768: Адрес
Тут читателя позабавит мое упоминание о Джоне Шейде в письме (копию которого я, к счастью, сохранил), написанном мною 2 апреля 1959 года, к лицу, обитающему в Южной Франции:
Дорогая моя, твои просьбы абсурдны. Я не даю тебе и не дам — ни тебе, ни кому-либо другому — мой домашний адрес не потому, что боюсь, чтобы ты меня не навестила, как тебе угодно заключить: вся моя почта идет на мой служебный адрес. Дома в предместьях здесь снабжены открытыми почтовыми ящиками на улице, и всякий может насовать в них рекламы или стащить адресованные мне письма (не из простого любопытства, заметь, а из других, более злостных побуждений). Посылаю это письмо авиапочтой и настоятельно повторяю адрес, который тебе дала Сильвия: д-р Ч. Кинбот, КИНБОТ (а не «Карл. Кс. Кингбот», как ты или Сильвия написала: пожалуйста, будь осторожнее — и умнее). Вордсмитский университет, Нью-Уай, Аппалачия, США.
Я не сержусь на тебя, но у меня всевозможные заботы, и нервы мои натянуты. Я верил — глубоко и искренне верил — в привязанность человека, жившего здесь, под моей кровлей, но был оскорблен и обманут, чего никогда не случалось во дни моих предков, которые могли обречь обидчика на пытку, хотя я, конечно, никого не хотел бы подвергать пыткам.
Здесь было ужасно холодно, но, слава Богу, настоящая северная зима сменилась южной весной.
Не пытайся мне объяснить, что тебе говорит твой адвокат, а скажи ему объяснить моему адвокату, а уж он объяснит мне.
Моя работа в университете приятная, и у меня очаровательный сосед, не вздыхай и не поднимай бровей, моя дорогая, — это очень старый господин, именно тот старый господин, которому принадлежат стихи о дереве гингко в твоем зеленом альбоме (см. — я хочу сказать, чтобы читатель посмотрел опять, — примечание к строке
[49]
).
Может быть, было бы безопаснее, если бы ты, моя дорогая, не писала мне слишком часто.
>>>
Строка 782: Ваши стихи
Образ Монблана, с его «оттененными синевой бастионами и кремовыми от солнца куполами», на мгновение проглядывает сквозь облако этого стихотворения, которое я хотел бы процитировать, но не имею под рукой. Здесь появляется тема «белых гор» из сна дамы, которых опечатка превратила в «белый фонтан» Шейда, как бы смазанный ее гротескным произношением.
>>>
Строка 802: Гора
Строки 797 (вторая половина этой строчки) — 809, на шестьдесят пятой карточке поэта, были сочинены между закатом 18 июля и зарей 19 июля. В это утро я молился в двух разных церквах (как бы по обе стороны моего земблянского вероисповедания, в Нью-Уае не представленного) и пришел домой в возвышенном состоянии духа. В задумчивом небе не было ни облачка, и сама земля, казалось, воздыхала по Господе нашем Иисусе Христе. В такие грустные солнечные утра я всегда чувствую в глубине моей души, что есть еще надежда для меня не быть исключенным из рая и что мне еще может быть даровано спасение, несмотря на заледеневшую грязь и ужас в моем сердце. Пока я поднимался с поникшей головой по усыпанной гравием дорожке к моему убогому наемному дому, я услышал совершенно ясно — как если бы он стоял и громко говорил у моего плеча, как говорят глуховатому человеку, — голос Шейда, сказавший: «Приходите вечером, Чарли!» Я огляделся в смятении и изумлении — я был совершенно один. Я тотчас позвонил по телефону. Шейдов нет дома, сказала развязная служаночка, противная маленькая поклонница, приходившая к ним стряпать по воскресеньям и, не сомневаюсь, мечтавшая приласкаться к старому поэту как-нибудь в отсутствие жены. Я снова позвонил двумя часами позже, попал, как всегда, на Сибиллу; стал настоятельно просить к телефону моего друга (мои телефонные поручения никогда не передавались), добился и спросил его как можно спокойнее, что он делал около полудня, когда я услышал его, как большую птицу в моем саду. Он не мог точно вспомнить, сказал, подождите минутку, он играл в гольф с Полем (кто бы он там ни был) или, по крайней мере, смотрел, как Поль играет с другим коллегой. Я крикнул, что должен повидать его вечером, и вдруг, без всякой причины, разразился слезами, затопив телефон и задыхаясь, — такого пароксизма со мной не случалось с тех пор, как 30 марта меня покинул Боб. Было суетливое совещание между Шейдами, а затем Джон сказал: «Чарльз, послушайте, давайте пойдем сегодня вечером на хорошую прогулку. Я вас встречу в восемь». Это было моей второй хорошей прогулкой с 6 июля (неудовлетворительный разговор о природе); третьей — 21 июля — предстояло быть чрезвычайно краткой.
