– Их лузгать в театре категорически
нельзя.
– Почему?
– Сборов не будет.
– Вот глупость!
Алиса улыбнулась:
– Может, оно и так, только на невинные
семена подсолнечника и иже с ними наложен запрет. Причем сия примета работает
во всех театрах и на многих съемочных площадках. Еще упавшая роль!
– Что?
– Ну если актер уронит бумаги с текстом,
который ему предстоит выучить, то надлежит не медля ни секунды сесть на листы.
В любом месте! Грязь, лужа, людное, пафосное место, ничто не имеет значения.
– А это зачем?
– Иначе провалишь спектакль.
– Интересно!
Алиса захихикала:
– Да. Это, так сказать, общие правила,
потом идут личные заморочки. Имей в виду, актер начинает играть роль прямо в
гримерке, одевается, накладывает тон и преображается. До смешного доходит,
когда мы пьесу «Царь всея Руси» ставили, я до одури Льва Барашкова боялась. Он
в принципе достаточно милый дядечка, интеллигентный, вежливый, а как в Петра
Первого перевоплотится, лучше уноси ноги. Представляешь, один раз приволакиваю
в гримерку жезл, ну такой атрибут костюма типа посоха, Петр на него опирается.
Вламываюсь в комнату, а Барашков уже во всей
красе у окна стоит. Я заулыбалась и говорю: «Здрасти, Лев Петрович, вот ваша
тросточка!»
Алиса ожидала, что актер спокойно протянет
руку, но Лев вдруг выкатил круглые, совершенно бешеные глаза да как заорет:
– Кто пустил бабу в покои! Эй, стража,
убрать чернавку! Отрубите ей голову, чтоб другим неповадно было в царскую
опочивальню входить!
Алиса тогда перепугалась до потери пульса, у
Барашкова был жуткий вид.
– Надо же! – воскликнула я.
Алиса махнула рукой:
– За кулисами народ чумовой, нормальных
нет! Хуже всего нам, реквизиторам, гримерам и прочим, приходится, потому что по
любому поводу мы получить можем. У каждой особи свой прибамбах. Карлин,
например, требует, чтобы гример его перед выходом на сцену перекрестил, причем
стоя в одном, строго определенном месте: у пожарной лестницы. Мартова может в
обморок упасть, если в руках красную расческу увидит, по ее мнению, это верный
признак предстоящего провала. Если гример или костюмер годами в одном
коллективе работает, то он, конечно, все задвиги актеров великолепно изучит и
постарается не попасть впросак. Но у нас-то текучка! Никому неохота за гроши
ломаться, поэтому каждый божий день здесь пляска с дракой. В воскресенье
Лидочка, она на твоем месте служила, Евгению Ошуркову вместо чая перед
спектаклем кофе принесла. Женя чуть в обморок не упал, еле-еле на сцену выполз,
ну и, ясное дело, сыграл хуже некуда.
После спектакля Ошурков схватил Батурина и
завизжал:
– Что я мальчик! Двадцать лет на сцене, а
сегодня провалился! Уволить Лидку! Знаете ведь – мне кофе за кулисами пить
нельзя, точно ссыплюсь.
Никакие уговоры Юлия на него не подействовали.
– Или я, или она, – твердил Евгений,
пришлось Лидочке покинуть театр.
Я вздохнула, теперь понятно, отчего Юлий не
стал особенно интересоваться моими документами, директор хорошо знает: гримерша
в коллективе долго не задержится. Ну с какой радости тратить время на проверку
новой сотрудницы, если она «проживет» в театре пару недель?
– Лидуську выперли, а чем она виновата
была? Ее никто про кофе не предупредил, – грустно продолжала Алиса.
– Но я красных расчесок в руках не
держала, а семечки не люблю!
– Небось не стала Щепкину слушать, –
перебила меня Алиса, – у Соньки свой прибамбах, ей необходимо перед
спектаклем выговориться, схватит человека, посадит рядом и давай сплетни мыть.
Впрочем, это даже интересно, но утомительно, притом следует молчать, не
шевелиться, а на каждый вопрос нашей звезды: «Ты меня слушаешь?», необходимо
давать ответ:
«С огромным интересом!» Она натреплется и сама
остановится.
– Так я и поступила, очень внимательно ее
выслушала! А потом взялась за грим!
– Чем же ей не угодила? – удивилась
Алиса. – Щетка у Соньки признак крайней злобы!
– Понятия не имею.
– Ну-ка вспомни последовательность
событий.
– Сначала она про Жанну рассказывала, про
смерть Бурской.
– Да уж, – скривилась Алиса, –
ситуация, однако! Очень странная!
– Почему? – насторожилась я.
Реквизитор налила себе еще кипятка в чашку.
– Понимаешь, – протянула она, –
вода и посуда моя забота. Кулакова подходит к кулисе, а там, на столике, уже
все готово, причем народ знает – это для сцены, брать нельзя. Для этого и
столик поставили, что на нем стоит – не трогают, правило соблюдают свято, иначе
спектакль тормознуться может. Нужен, допустим зонт, а его кто-то уволок, за
новым бежать уже времени нет, поэтому народу в голову четко вложено: со стола
ничего не хапать, там частенько харчи лежат, по ходу действия актеры едят.
– По-настоящему? – заинтересовалась
я.
– Конечно.
– А если не хочется?
Алиса тихонько засмеялась.
– Такого не случается, и пьют по-взаправдашнему.
– Спиртное?!
Алиса покачала головой:
– Вот это единственный момент, когда в
бутылке туфта: коньяк – крепкий чай, водка – минералка без газа. Шампанское,
правда, частенько натуральное, его иногда по ходу действия прямо на сцене
открывают, пена должна из горлышка бить. Значит, про столик ты поняла?
– Конечно, – закивала я, –
неприкосновенный запас.
– Верно, – улыбнулась Алиса, –
в день, когда Бурская умерла, я все чин-чинарем приготовила. Тина дико
капризная, хоть о покойниках плохо не говорят, но ведь это чистая правда!
Я сжала в руках чашку с остатками чая и
попыталась изобразить на лице вежливую заинтересованность, спрятав в глубине
души неуемное любопытство.
Глава 9
Спектакль под названием «Маска души» в театре
играли раз в неделю, и Алиса четко усекла: избалованная Бурская будет
скандалить, если ей на сцене придется выпить газированную воду или минералку
отечественного производства.
