17 мая
Из зеркала на меня смотрела одутловатая,
пухлогубая физиономия с намечающимся двойным подбородком и противоестественно
белыми щеками. Лишившись усов, расчесанных бакенбардов и пышных подусников, мое
лицо словно бы вынырнуло из-за облака или из тумана и предстало передо мной
голым, очевидным и незащищенным. Я был потрясен этим зрелищем – казалось, я
вижу самого себя впервые. В каком-то романе я читал, что человек по мере
прожитых лет постепенно создает собственный автопортрет, нанося на гладкий
холст своей доставшейся от рождения парсуны узор из морщин, складок, вмятин и
выпуклостей. Как известно, морщины могут быть умными и глупыми, добрыми и
злыми, веселыми и печальными. И под воздействием этого рисунка, наносимого
самой жизнью, одни с годами становятся красивее, а другие уродливее.
Когда прошло первое потрясение и я пригляделся
к автопортрету повнимательней, то понял, что не могу с определенностью сказать,
доволен ли я этим произведением. Складкой у губ, пожалуй, да: она
свидетельствовала о жизненном опыте и безусловной твердости характера. Однако в
широкой нижней челюсти угадывалась угрюмость, а обвисшие щеки наводили на мысль
о предрасположенности к неудачам. Поразительнее всего было то, что удаление
растительности изменило мою внешность куда больше, чем давешняя рыжая борода. Я
вдруг перестал быть великокняжеским дворецким и сделался каким-то комом глины,
из которого теперь можно было слепить человека любого происхождения и звания.
Однако Фандорин, изучавший мое новое лицо с
видом ценителя живописи, кажется, придерживался иного мнения. Отложив бритву,
он пробормотал как бы самому себе:
– Вы плохо поддаетесь маскировке.
Важность осталась, чопорная складка на лбу тоже никуда не делась, и посадка
г-головы… Хм, Зюкин, вы на меня совсем непохожи, ни чуточки – разве что рост
примерно совпадает… Ну да ничего. Линд знает, что я мастер по части
перевоплощений. Столь очевидное несходство как раз может укрепить его людей в
уверенности, что вы – это я. Кем бы вас нарядить? Пожалуй, сделаем вас
чиновником, класса этак шестого-седьмого. На меньший чин вы никак не
смотритесь. П-посидите тут, я схожу на Сретенку в магазин готового платья для
военных и чиновников. Заодно и себе что-нибудь присмотрю. У нас в России
человеку легче всего спрятаться за мундиром.
Вчера вечером, в той же газете «Грош», где поместил
свое развязное объявление доктор Линд, Эраст Петрович нашел извещение о сдаче
квартиры:
Сдается на коронацию квартира из семи комнат с
обстановкой, посудой и телефоном. У Чистых прудов. 500 рублей. Возможно
пользование прислугой за отдельную плату. Архангельский пер., дом стат. сов-цы
Сухоруковой. Спросить в швейцарской.
Количество комнат показалось мне чрезмерным, а
цена – с учетом того, что коронационные торжества уже почти закончились –
невообразимой, но Фандорин меня не послушал. «Зато близко от почтамта», –
сказал он. И еще до исхода вечера мы обосновались в хорошей барской квартире,
расположенной на первом этаже нового каменного дома. Швейцар был так рад
получить плату вперед, что даже паспортов не спросил.
Выпив чаю в пышно, но довольно безвкусно
обставленной столовой, мы обсудили план дальнейших действий. Впрочем, наша
беседа скорее являла собой монолог Фандорина, я же в основном слушал.
Подозреваю, что для Эраста Петровича так называемое обсуждение было просто
размышлением вслух, а обращения ко мне за мнением или советом следовало считать
не более чем фигурами речи.
Правда, начал разговор именно я. Демарш Линда
и обретение крыши над головой подействовали на меня самым ободряющим образом,
так что от прежнего уныния не осталось и следа.
– Дело кажется мне не таким уж
сложным, – объявил я. – Мы отправим письмо с изложением условий
обмена и займем наблюдательный пост близ окошка, где выдают корреспонденцию для
востребования. Когда появится предъявитель казначейского билета, мы незаметно
за ним проследим, и он выведет нас к новому убежищу Линда. Вы сами говорили,
что у доктора осталось всего два помощника, так что справимся и сами, без
полиции.
На мой взгляд, план был весьма дельный, однако
Фандорин взглянул на меня так, будто я сморозил какую-то глупость.
– Вы недооцениваете Линда. Фокус с
предъявителем имеет совсем иной смысл. Доктор, конечно, ожидает, что я стану
выслеживать его г-гонца. Линду наверняка уже известно, что я веду собственную
игру и что власть мне больше не помогает, а наоборот, за мной охотится. То, о
чем знает вся городская полиция, секретом уже не является. Стало быть, Линд
думает, что я действую в одиночку. Я буду сидеть на почтамте, высматривая
докторова связного, а тем временем кто-то другой высмотрит меня. Ловец сам
попадет в ловушку.
– Как же быть? – растерянно спросил
я.
– Идти в ловушку. Д-другого способа нет.
Ведь у меня есть козырь, о котором Линд не догадывается. Этот козырь – вы.
Я приосанился, потому что, не скрою, слышать
такое из уст самодовольного Фандорина было приятно.
– Линд не знает, что у меня есть
п-помощник. Я загримирую вас таким хитрым образом, что вы будете похожи – нет,
не на Фандорина, а на загримированного Фандорина. Мы с вами почти одного роста,
и это самое г-главное. Вы существенно корпулентней, но это можно скрыть за счет
просторной одежды. Всякий, кто слишком долго будет торчать подле пресловутого
окошка, вызовет подозрение, что он-то и есть замаскированный я.
– Однако при этом нетрудно будет опознать
и человека Линда – ведь он тоже станет, как вы выразились, «торчать» где-то
неподалеку.
– Вовсе необязательно. Люди Линда могут
с-сменяться. Мы знаем, что у доктора осталось по меньшей мере два помощника.
Они меня интересуют почти так же, как сам Линд. Кто они? Как выглядят? Что нам
про них известно?
Я пожал плечами:
– Ничего.
– К сожалению, это действительно так.
Спрыгнув в подземный склеп усыпальницы, я не успел ничего разглядеть. Как вы,
должно быть, помните, на меня сразу накинулся тот увесистый господин,
к-которому я был вынужден раздавить шейную артерию. Пока я с ним возился, Линд
успел ретироваться, так и сохранив полнейшее инкогнито. Что же все-таки хотела
сообщить нам про него Эмилия? «Это…» Что «это»?
Он недовольно поморщился.
– Да что гадать. Про п-помощников же
можно сказать только одно. Кто-то из них русский, или во всяком случае много
лет прожил в России и в совершенстве владеет языком.
– С чего вы взяли?
Эраст Петрович взглянул на меня с сожалением.
– Текст объявления, Зюкин. По-вашему,
иностранец написал бы про «алмаз яхонтовый»?
