Сибата сидел на мешке у стены, в абсолютно безопасном месте,
и с олимпийским спокойствием ожидал, чем закончится перестрелка. Помню, это
здорово меня разозлило.
– Рутьше с пора, – мирно произнёс он.
Я не сразу понял, что он имеет в виду. С пола? В самом деле.
Совет неплох.
Улёгшись на живот, я опять высунулся.
Управляющего на подоконнике не было, лишь покачивались
оконные створки.
Поднявшись, я вбежал в комнату. Пусто. Всё-таки спрыгнул!
Выглядывать в окно смысла не было. Разве в ночной мгле
что-нибудь разглядишь?
– Скорее в парк! – крикнул я. – Может быть,
он сломал ногу!
Но Сибата удержал меня.
– Не надо в парк. – Его голос был все так же
безмятежен. – Надо в басьню.
Прав, он опять был прав! Если Боско спрыгнул удачно, его уже
не догнать. Если расшибся – далеко не уползёт.
Как я мог забыть, что на противоположной стороне замка тоже
шла перестрелка? Возможно, Холмсу и Фандорину нужна помощь.
Мы побежали через пустые комнаты. Наши шаги гулко отдавались
под высокими сводами.
XIII
На главной лестнице и в диванной не было ни души. Японец
показал пальцем на расколотую стенную панель – туда попала пуля.
Из башни не доносилось ни звука.
– Холмс! – позвал я. – Вы где?
Сердитый голос из щели ответил:
– Входите, Уотсон, входите! Надеюсь, хоть вы-то своего
не упустили?
Я протиснулся в проход. За мной туда же с разбега кинулся
азиат.
Башня была освещена лишь пламенем камина. Багровые сполохи
придавали открывшейся моему взору картине довольно зловещий вид.
На полу, прямая, словно натянутая до предела струна, лежала
Эжени. Она была недвижна, глаза закрыты. Над девушкой склонился мрачный
Фандорин.
Холмс стоял у открытого окна, откуда несло холодом, и делал
рукой какие-то странные пассы.
– Жива? – вот первый возглас, вырвавшийся у меня.
– Без чувств, – ответил русский.
– А где Лебрен? Неужели выпрыгнул? Но это третий этаж,
а внизу каменные плиты!
Холмс поманил меня рукой.
– Взгляните-ка. – Я увидел, что к подоконнику
прикреплена туго натянутая верёвка из тонких, но прочных нитей. – Не
выпрыгнул, а соскользнул. Путь отступления был подготовлен заранее.
Лицо у сыщика было хмурое, а я вдруг спохватился, что не
удосужился проверить подоконник, с которого прыгнул Боско. Вдруг управляющий не
прыгнул, а спустился по верёвке? Ну конечно же! То-то он без колебаний бросился
именно в ту комнату, а не в какую-либо другую!
Я схватился за голову.
Выходит, оба преступника благополучно сбежали, а между тем
(я выдернул из кармана часы) уже двадцать минут двенадцатого! Если бомба
действительно существует, до взрыва остаётся всего сорок минут! До истечения
срока ультиматума – десять!
Фандорин, присев на корточки, тёр девушке виски.
Она застонала, длинные ресницы затрепетали. Глаза широко
раскрылись, в них читался ужас.
– Он не профессор! – пролепетали бледные губы.
Я кивнул:
– Мы знаем.
– Это Арсен Люпен!
– Это нам тоже известно. Успокойтесь и расскажите, что
здесь произошло. Отчего вы кричали?
Мы собрались вокруг бедняжки, и она, судорожно всхлипывая,
рассказала следующее:
– Он наклонился надо мной, как-то странно улыбнулся и
говорит: «Мадемуазель, слыхали вы об Арсене Люпене? Это я, собственной
персоной. Мне прискучили дурацкие игры. Пора кончать. К тому же я знаю, что эти
упрямцы денег не отдадут. Придётся прибегнуть к сильному средству. Сейчас вы
закричите, очень громко и убедительно. Если нет, придётся повернуть рычаг».
Именно так он сказал. Я ничего не поняла, хоть слушала очень внимательно. У
него был такой страшный взгляд!
Она разрыдалась, и я стал её утешать, а Фандорин сказал:
– Ну вот и прояснилось. Боско – разведчик, а роль
п-приезжего светила взял на себя главарь. «Лебрен» – «Люпен», в самом сходстве
имён чувствуется та самая г-гасконада, о которой вы говорили, сэр.
Холмс жестом показал, что мисс дез Эссар готова продолжать,
и русский замолчал.
– …Я пробовала крикнуть, как он требовал… Но он остался
недоволен. «Увы, мадемуазель, вы скверная актриса. Тем хуже для вас». А
потом… – Её голос задрожал ещё сильней. – …Он подошёл к рычагу и
повернул его со всей силы… Боль была ужасной! Я не знаю, кричала ли я… Больше
ничего не помню.
Фандорин с Холмсом бросились к «дыбе», чтобы ослабить
натяжение верёвок. Я же осторожно осмотрел щиколотки и запястья несчастной
барышни. Там отпечатались глубокие вмятины, кое-где кожа лопнула, и сочилась
кровь.
– Мерзавец! – не сдержался я. – Он ещё
подлее, чем я думал!
Даже сухарь Холмс был потрясён. Сдавленным от волнения
голосом он сказал:
– Я должен извиниться, сударыня. Перед вами и перед
вашим отцом…
– В чём, сэр?
Мокрые от слёз глаза смотрели на него с удивлением.
– Неважно… – пробормотал Холмс, отвернулся и
нарочито деловым тоном принялся восстанавливать ход событий. – Всё ясно.
Перед тем, как лишиться чувств, вы издали крик, который мы не могли не
услышать, даже находясь на первом этаже. Люпен встал вон там, в проходе. Ему
нужно было удостовериться, что мы клюнули. Увидев нас, он трижды выстрелил,
чтобы мы укрылись. Это дало ему время спокойно выбраться через окно. Его
сообщник в это время должен был похитить из столовой мешок. Утешимся по крайней
мере тем, что денег негодяй так и не получил. Я вижу, мешок у мистера Сибаты.
Японец с достоинством поклонился. Следовало признать, что из
всех нас он единственный поступил, как должно, и не сделал ни одной оплошности.
– Господа, до нового года всего двадцать две
минуты, – напомнил я. – Оставаться здесь мы не можем. Нужно как-то
действовать! Госпожу дез Эссар придётся вынести отсюда на руках. Другого выхода
нет! Нужно рискнуть. Может быть, подсунуть под спину штору и осторожно вытянуть
по полу?
Мои слова были восприняты с поразительным спокойствием. Ну,
мисс Эжени, ещё не отошедшую от кошмарного потрясения, а главное, не знающую об
адской машине, я мог понять. Но остальные!
Холмс, например, взглянул на меня так, будто я сморозил
глупость.
