Само собой, казаки несли службу – на то они и воинские люди, да тут и нельзя было расслабляться, колдуны-то – под боком, тем более озлобленные нынче и явно жаждущие отмщенья. Вот тут атаман с Енко Малныче беседовал, все прикидывал, как скоро вражеское войско ждать – в том, что нападут, не сомневался ни капли. Должны были напасть!
С этим и друг колдун вполне соглашался:
– Думаю, до зимних ветров явятся, да. Сказать по-вашему – в ноябре где-то.
– Так уж почти ноябрь!
– Пока в себя придут, виноватых за разгром тот назначат, для острастки накажут… потом богов молить будут, воинов собирать, драконов да трехрогов приманивать, ловить по кочевьям менквов.
– Все это – время. Успеют ли до ветров-то? – усомнился Иван.
– Успеют. – Колдун не отрываясь всматривался в противоположный берег.
Собеседники стояли на воротной башне острога, там разговорам никто не мешал, да и глянуть вокруг приятно – вытянутый, словно зеленый корабль, остров с надстройкой-острогом, и синее, с белыми барашками, море.
– Постараются успеть, очень. – Енко покусал губу и скривился. – Захотят наказать побыстрее, пока пыл не угас. Воинов доблестных наберут, не только менквов, за которыми глаз да глаз нужен. Я так скажу, мой друг Иван, – хороший воин плохого колдуна стоит! И эти умелые воины – есть, правда, не в столице. Где колдуны похуже или мало их – там воины лучше, так.
– Воины, да… – задумчиво протянул атаман. – Однако больших кораблей я у колдунов не видел.
– Зато челнов много. Еще и плоты сколотят, погонят силою колдовства.
– Эх, мать ити! – Иван смачно выругался. – Жаль, пороха-то почти совсем не осталось. А то б… Добрались бы они у меня до острога, как же! Ладно… пока стены укрепим, стрел да копий наделаем… Господи, пришли б поскорей струги!
Внизу послышались чьи-то шаги, заскрипела лестница, и на площадке башни появился Матвей Серьга, весь чем-то озабоченный, хмурый.
– Здрав будь, атаман, брате… И тебе, колдун, здравия.
– Случилось что? – вскинул брови Иван. – Ты что такой запыхавшийся?
– Посты проверяю, сторожу. – Матвей сдвинул на затылок шапку и глянул в синюю морскую даль. – Стругов не видать еще?
– Да не видать. Хотя, мыслю – их со дня на день ожидать надо.
– Хочу сюда на ночь сразу двоих выставить, – повернулся Серьга. – Пусть промеж собой болтают, да не спят только. Дозорные лодки у того берега видели – о том и докладаю.
– Лодки?! Чьи? – Иван настороженно погладил висок.
– Чьи – не опознали, – пожал плечами сотник. – Далековато, грят, плыли, особо не видно. Может, колдовские-то лодки, может – ненэйские челны. Но уж точно, не людоедские, у этой-то своры никаких лодок нету. Не умеют, твари тупоголовые!
– Ничего, надо будет, колдуны на плоты их посадят… Как тогда, помнишь?
– Да помню. Надо бы, атамане, ночные дозоры усилить. Самолично их и проверю, настропалю, а посейчас… посейчас дальний мыс проверю. Я туда Короедова Семку отправил, так теперь думаю – как бы не закемарил, мозгляк.
Осунувшееся лицо Серьги почернело, глаза ввалились, а черная с серебристыми ниточками борода словно бы свалялась, пошла клочьями. Видно было, Матвей сильно переживал исчезновение своей невенчанной супруги, к которой прикипел всем сердцем. Переживал и старался о судьбе ее не думать, с головой погружаясь в службу.
То и верно! Лучше уж в службу, чем в пьянство.
– Да, Матвей, правильно ты рассудил, – Иван похлопал соратника по плечу. – Дозоры усилить нужно. Как всех проверишь, приходи вечерком в мою избу – немец придет, еще отец Амвросий, Костька… посидим, посудачим.
– Приду.
Отрывисто кивнув, сотник ловко нырнул в лаз. Скрипнула лестница.
– Эх, казак, казак… – тихо промолвил Егоров. – Эко, довела тебя дева… Без нее-то – иссох весь.
Иван остро чувствовал, что счастьем своим – верной женою и вот-вот должным появиться ребенком – еще больше усугубляет несчастие Матвея, будя в сотнике зависть или, скорее, злость. Злость на судьбу – ну, почему, почему все так случилось? Зачем Митаюки-нэ понадобилось отыскивать своих родичей? Не особо-то она здесь, в остроге, по ним и скучала. Да и вообще, похоже, это ее затея – с заброшенным селением, с попыткой уйти от мора. Да и был ли мор таким уж непобедимым, страшным, чтоб от него бежать? Чего уж теперь гадать – уж всех выспросил, и первой – собственную супругу, а уж та врать зря не будет. Значит – был мор, все правильно… И все же, и все же… Митаюки явно обладала какими-то способностями, что так помогала ватажникам в их походах «за зипунами» – затем эту деву с собой и брали, ни разу о том не пожалев.
И вот, Митаюки ушла… Ой, не просто так, родичей навестить, не просто! Наверняка у нее какие-то свои мысли имелись, жаль, ни с кем она ими не делилась, даже с Матвеем. А ежели и делилась, так Серьга почему-то молчит. Нынче побольше его службой загружать надо, чтоб не думал, супругу пропавшую не вспоминал, чтоб поостыл… Супруга… если уж честно – сожительница, но жили-то они душа в душу, куда лучше, чем многие венчанные! Не ругались, не ссорились, упаси Боже – не дрались. Острог невелик, было бы что – слышали б казаки, знали.
Спустившись с высокой сосны, Семка растянулся на траве, раскинув в стороны руки – теперь можно было, теперь-то он все хорошенечко рассмотрел, хотя, карабкаясь, все же расцарапал щеки да измазался весь липкой пахучей смолою. Пустынно могучее синее море, одни волны да белые жадные чайки. Никаких челноков, слава господу, нет. Можно и отдохнуть малость, не то чтоб вздремнуть, а так, поваляться на мягкой травке. Грязник месяц скоро – а какая стоит теплынь! Прямо не верится, чтоб на мучениц Ненилу да Параскеву – и без снега, без морозца, на худой конец – без холодного дождика. Чай, осень ведь, зима скоро. Э-эх, такие бы зимы – да на матушку Русь! По три б урожая в году снимали, про голод бы забыли совсем. Оно, конечно, по ночам и здесь уже не жарко, а днем-то, к обеду, разжарит славно – не зря травища по пояс, да ягоды снова в цвет пошли, так пахнут, что прямо ах!
Разнежился молодой казак, лежал, руки раскинув, улыбался чему-то да, сухую травинку жуя, бездумно смотрел в высокое голубовато-белесое небо. Вот этак-то полежать – ух, как славно-то! Лишь бы проверяльщики не пришли – ужо за такое дело плетей отведать можно. Доказывай потом, что не спал! Хорошо еще, атаман Иван Егорович человек справедливый, добрый – почем зря не казнит, бережет людишек. Да ведь и как же их не беречь – других-то казаков взять неоткуда! Можно, конечно, у Строгановых попросить-позвать-нанять, да на кругу решили – не стоит. И верно решили – поди-ка, идолов-то золотых на всех не хватит! А для чего ради сюда ватажники-то явились? За раи ясака да злата! Ну и конечно, девы-то пленницы тоже не помешают… надо бы, надо бы к ним сходить, скоротать ночку. Чем он, Короедов Семен, других казачин хуже? Тоже ведь хочется, хоть и молод еще. Правда, с этим-то делом, чем дальше, тем все хуже и хуже – больно уж переборчивыми стали девки, не с каждым уже и пойдут… выбрали себе по казаку… его вот, Семку, не выбрали! Да и как выберут-то, коли он, почитай, все время в отлучке! То на струге, то с Силантием, то – вообще скитания да сватки – некогда! Ни до чего другого дела и нету… не было, а вот ныне… Ныне ж иначе все! Мир. Дома. Вот бы и девку! Такую… сговорчивую… желательно, чтоб не слишком тощую, но и не толстую, не особенно-то нравились Семке жирняги. Чтоб было, за что похватать, чтоб грудь налитая, чтоб… Честно сказать, ни разу еще Семка с женщиной не был! Не знал даже и как там что, просто чувствовал, что хочется, а у других спросить стеснялся. Чай, и сами с усами, не облажаемся! Вот только найти бы кого-нибудь, к полоняницам присмотреться – может, не занята еще кто? Так бы взял бы за руку да отвел подальше, за ельник, а там… там разложил бы в траве, одежку бы скинул. Ласковые б слова шептал, по всему телу гладил, целовал бы. А еще хорошо грудь девичью, сосок, зубами несильно прикусить – про то кто-то из казаков рассказывал, хвастал – от того, мол, девы млеют, сами не свои делаются, и тогда уж их всю ноченьку не удержишь. Ох, ладно бы ноченьку… кому-то и чуть-чуть бы хватило. Ох…
