Улов за эту неделю не очень богат: каталог модной одежды, три письма с просьбой о благотворительных взносах и письмо из «Ройал Бэнк», пытающегося впарить кредитную карту.
Простой белый конверт с дешевой маркой и адресом, напечатанным на наклейке:
Ребекка Хендерсон
Роуэн-драйв, 19
Блэкволл-хилл,
Олдкасл,
ОС15 3BZ
Адрес напечатан на пишущей машинке, а не на лазерном принтере. Буквы пробили бумагу, а буква «е» выскочила над строкой. Остальные тоже прыгают туда-сюда.
Чайник забурлил, собираясь закипать, и наполнил воздух горячим паром.
Я взял полотенце и прорисовал на запотевшем стекле окошко — капли воды стекли по стеклу и собрались в небольшие лужицы на заплесневело-темной оконной раме.
Сад на заднем дворе представлял собой переплетение рваных силуэтов. Солнце — огненный мазок на горизонте — раскрашивало Кингсмит золотом и глубокими тенями: затянутые холодным туманом муниципальные дома; покрытая лишайником волнистая черепица; блестящие покатые крыши; начальная школа, огороженная забором из металлической сетки. Все приземистое и мрачное. Окна ярко светятся.
— Ха-ха! Совершенно верно, наступило время Лотереи Смирительных Рубашек, и Кристин Мерфи думает, что ответом будет «Острое полиморфное психотическое расстройство». — Электронное кряканье. — Кажется, голоса в голове дали вам неверный совет, Кристин. Возможно, повезет в следующий раз!
Под моими пальцами грубая поверхность коробки для сигар. Она чуть больше старомодной коробки от видеокассеты и украшена кем-то уже достаточно взрослым, кому можно доверить ножницы с закругленными концами и клей. Почти все блестки облетели много лет назад, и былое великолепие больше походит на грязь, чем на что-либо другое, но тут уже, как говорится, дорог не подарок, дорого внимание. Самый подходящий размер для хранения самодельных открыток-поздравлений с днем рождения.
Открыл крышку. Древесный запах старых сигар начал бороться с запахами кухонной плесени и еще какой-то дряни, которой воняет при неисправной сливной трубе под раковиной.
Прошлогодняя поздравительная открытка лежала поверх небольшой стопки других. На поляроидном снимке — квадратик фотографии на белом пластиковом прямоугольнике — небрежным почерком написано «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!». Штуковина на самом деле древняя. «Поляроид» сейчас даже фотопленку не производит. В верхнем левом углу нацарапана цифра «4».
Я взял последний конверт и кухонным ножом разрезал прямо по сгибу. Извлек содержимое. На поверхность кухонного стола, словно в снегопаде, высыпались темные хлопья — это было что-то новое. Они пахли ржавчиной. Некоторые упали на край чайного полотенца и, растворившись во влажной ткани, расцвели на ней крошечными красными цветами.
О господи…
Нынешняя фотография приклеена на обычную белую картонку. Моя маленькая девочка. Ребекка. Привязана к стулу в каком-то подвале. Она была… Он снял с нее одежду.
На мгновение я закрыл глаза. Костяшки пальцев пронзила боль, а зубы сжались так сильно, что зазвенело в ушах. Ублюдок. Мерзкий, проклятый ублюдок.
— Оставайтесь с нами, ребята, потому что у нас еще один, самый последний прикоооооольный звонок — но это после новостей! А сначала — Тэмми Уайнетт
[3]
со своим шлемодробильным причесоном и незабываемым хитом всех времен «Поддержи своего парня»! Отличный совет милым дамам. — Еще один веселенький гудок.
Бледная кожа Ребекки испачкана кровью, изрезана, вся в ожогах и синяках. Ее глаза широко раскрыты. Она кричит под залепляющей рот клейкой лентой. В углу фотографии выцарапана цифра «5».
Пять лет с тех пор, как она исчезла. Пять лет этот ублюдок пытает ее и делает фотографии, чтобы доказать это. Пять открыток с днем рождения, и каждая новая ужаснее предыдущей.
Выпрыгнул тост, наполнив кухню запахом горелого хлеба.
Глубокий вдох. Еще один глубокий вдох. И еще.
Я положил открытку номер пять в коробку, поверх остальных. Закрыл крышку.
Ублюдок…
Сегодня бы ей исполнилось восемнадцать.
Я взял нож и почистил над раковиной пригоревший тост. Тэмми Уайнетт тоже затянула свою песню. Намазал тем же ножом масло, и оно стало желтовато-серым. Потом два куска из пластиковой упаковки с сыром из холодильника, запил чаем с молоком и бросил в рот пару противовоспалительных таблеток. Разжевал. Старался не трогать два шатавшихся зуба слева вверху. Кожу на щеке стянуло, она опухла и саднила. Мрачно посмотрел сквозь протертое на окне прозрачное пятнышко.
Когда солнце наконец поднялось из-за холмов, свет, вспыхнув, осветил Кингз-ривер, превращая Олдкасл в лоскутное одеяло из синих и оранжевых кусков. Вдали над городом нависал Касл-хилл — широкое гранитное лезвие с отвесной скалой на одной стороне и крутыми, мощенными булыжником, извилистыми улочками — на другой. Выстроенные из песчаника викторианские здания покрыты пятнами цвета засохшей крови. На самой вершине холма, словно сломанные зубы, торчат разрушающиеся укрепления замка.
Именно в этом и заключалась вся прелесть жизни в этом месте — каждое утро, проснувшись, можно было любоваться самыми прелестными уголками Олдкасла, не обращая внимания на раздолбанные бетонные коробки муниципальных домов по соседству. Дело в другом — пусть бы эти прелести целыми днями торчали перед носом, сколько ни пялься на лакомые куски, все равно ты по уши завяз в этом чертовом Кингсмите.
Ей бы исполнилось восемнадцать…
Я расстелил на рабочей поверхности чайное полотенце и достал из морозильника поддон с ледяными кубиками. Сжав зубы, слегка скрутил его. Лет затрещал и застонал — для моих разбитых пальцев это был лучший саундтрек, лучше, чем Тэмми Уайнетт.
Ледяные кубики выпали на середину чайного полотенца. Свернув его вместе со льдом в небольшую дубинку, я взял ее за оба конца и несколько раз врезал по столешнице. Выловил из раковины использованный чайный пакетик, сунул в чистую чашку, залил кипятком. Добавил два куска сахара, плеснул молока. Потом сунул под мышку коробку из-под сигар и понес все это в гостиную.
На диване, в незастегнутом спальном мешке, скорчилась фигура Паркера. Я раздвинул шторы:
— Давай, ленивый засранец, поднимайся.
Паркер застонал. Вместо лица у него было месиво: глаза опухли и залиловели; нос уже точно никогда не будет прямым; губы разбиты; на щеке громадный синяк. Ночью у него текла кровь, запятнавшая спальный мешок.
— Умммннффф…
Открылся один глаз. То, что должно быть белым, было ярко-красным. Зрачок расширен.
