— Твою ты мать… — Детектив-сержант Гиллис, усмехнувшись, дернул себя за викинговскую бороду. — Одна есть! Наконец-то мы нашли хоть одну!
— Чертовски замечательно! — Дики встал и, схватив меня за руку, пожал ее. — Теперь у нас есть хоть какие-то вещественные доказательства. Настоящие, приличные вещдоки. Не какая-то полузабытая информация с допросов или зернистые снимки с камер наружного наблюдения, показывающие хрен знает что. Это настоящее доказательство. — Он отпустил мою руку, и на какое-то мгновение мне показалось, что он двинулся ко мне навстречу, собираясь обнять.
Я сделал шаг назад:
— Сегодня в три часа утра нашли еще одно тело. В том же самом районе.
Сабир одной рукой открыл крышку ноутбука, держа в другой руке недоеденный гамбургер:
— Где? — Пальцы его левой руки заплясали по клавиатуре.
Подвешенный под потолком видеопроектор, зажужжав, ожил, и стена рядом с дверью превратилась в большой экран — загружалась программа «Гугл Планета Земля».
— Макдермид-авеню. — Я присел на край стола.
— Макдермид-авеню…
Щелканье клавиш, и карта наплывом переместилась на северо-восток Шотландии, потом на Олдкасл — блестящая загогулина Кингз-ривер разделяла его пополам. Потом еще ближе, пока Касл-хилл не закрыл всю стену: кривые, мощенные булыжником улицы, окружающие замок; зеленое пространство Королевского парка; прямоугольный, в стиле шестидесятых годов, корпус больницы. Еще ближе — улицы в шеренгах деревьев, дома из песчаника — с покатыми крышами и длинными садами на задних дворах. Макдермид-авеню оказалась в самом центре — она увеличивалась и увеличивалась, пока не стали видны отдельные автомобили. Задние фасады домов выходили на поросший кустарником, подлеском и отдельно стоящими деревьями прямоугольник — старый парк, вдоль и поперек пересеченный множеством тропинок.
Детектив-старший суперинтендант Дики пошел к стене и остановился только тогда, когда его тень упала на изображение улицы.
— И где тут место захоронения? — Он переступил с ноги на ногу, потирая друг о друга кончики пальцев.
Наверное, он думал так: нужно идентифицировать дом, где были захоронены трупы, йотом найти того, кто жил здесь девять лет назад, арестовать его, и все могут спокойно расходиться по домам. Несчастный придурок.
Я локтем отстранил Сабира, стряхнул кунжутные семена с клавиатуры и покрутил курсором по территории парка за жилыми домами. Пару раз щелкнул мышкой в дюйме от развалин оркестровой эстрады — в самой глубине зарослей кустов ежевики. Пошел еще один наплыв, только на этот раз разрешения спутниковой фотографии не хватило, и экран снова заполнился крупными мутными пикселями.
Плечи Дики слегка опустились. Не так-то это легко.
Я снова уменьшил масштаб, и к Макдермид-авеню на экране присоединилось еще несколько улиц — Джордан-плейс, Хилл-терис и Гордон-стрит, каждая из которых задами выходила в парк.
Женщина с прической под горшок присвистнула:
— Тут, должно быть, штук шестьдесят домов… если не больше… штук восемьдесят, наверное?
Я покачал головой:
— Большую часть этих домов еще в семидесятых разделили на отдельные квартиры, так что здесь около трехсот домашних хозяйств, имеющих выход к парку.
— Вот дерьмо.
Короткая пауза, потом Байрон снова вздернул подбородок:
— Это точно. Зато теперь мы можем откуда-то начинать, не правда ли? Теперь у нас есть три сотни потенциальных наводок вместо ни одной. Это, как ни крути, можно считать результатом.
Я покрутил в пальцах кусок «Блу-Тека»,
[14]
пока он не размяк, и приклеил к стене восемь самодельных поздравительных открыток, увеличенных гостиничным ксероксом. Я вывесил их в два ряда, начиная с самой старой, которую поместил в верхнем левом углу, и заканчивая самой последней — внизу, с правого края. На каждом поляроидном снимке в левом верхнем углу был выцарапан порядковый номер: 1, 2, 3,4, 5, 6, 7, 8. Один на каждый год — в течение восьми лет.
На первой фотографии была Ханна Келли, привязанная к стулу в какой-то грязной комнате, — глаза расширены от ужаса, на щеках блестят слезы, рот закрывает прямоугольник серебристой клейкой ленты. На этой фотографии она полностью одета. На ней та же самая одежда, которую она носила в день своего похищения: короткая дубленка, мятая розовая футболка с каким-то логотипом, розовая шерстяная мини-юбка, черные колготки и байкерские ботинки. Провод, которым ноги привязаны к стулу, почти незаметен на фоне черной кожи ботинок. Руки связаны за спиной.
И все волосы на месте — длинные, черные, как ночь, и прямые.
К тому моменту, когда открытка пришла на почту, она числилась в пропавших без вести двенадцать месяцев и четыре дня.
До номера пять Ханна не обнажена. По крайней мере, не полностью. В дальнейшем ее кожу покрывало бесчисленное количество порезов, ссадин и маленьких круглых, ярко красневших ожогов.
Я ощутил в груди знакомую холодную тяжесть.
Восемь открыток. Наверное, так будут выглядеть в будущем и фотографии Ребекки, год за годом, каждая новая хуже предыдущей.
— Эш, с тобой все в порядке? — На меня пристально смотрел Дики.
Я откашлялся:
— Да, просто… тяжелая ночь была вчера — ждали результатов по зубной формуле.
Пошел к кофеварке в комнате переговоров, налил себе подогретого кофе, оставив остальных разглядывать покадровую фотосъемку сеанса пыток. Потом все один за другим начали расходиться, пока не остались только детектив-старший суперинтендант Дики и еще один член команды, который не был мне известен. Еще одна женщина — та, которая сидела тихо, пока остальные праздновали обнаружение трупа Ханны Келли. Единственная, которая не выглядела офицером полиции.
Она внимательно смотрела на открытки сквозь очки в массивной пластиковой оправе, одной рукой теребя длинный локон кудрявых каштановых волос. Другой рукой она обнимала себя, как будто пыталась сдержать что-то, вырывающееся изнутри. Серая блузка в полоску, синие джинсы и красные кеды. На плече висела кожаная сумка на длинной ручке. Стоя рядом с Дики, она была похожа на дочь, которую папаша зачем-то привел в офис.
А может быть, на внучку. Ей было года двадцать два и ни днем больше.
Я подошел к ним. Тепло, исходящее от кружки с кофе, распространялось по пальцам и приятно грело ноющие костяшки.
— Родители Ханны еще не знают.
Дики смотрел на последнюю фотографию — ту, которая пришла два месяца назад, к дню рождения Ханны. Она полулежала на стуле, черные волосы сбриты, кожа головы в порезах и ссадинах. На лбу вырезано слово «СУКА», глаза зажмурены, слезы оставили блестящие следы на покрытых кровью щеках. Дики фыркнул:
