А вот почти все мои канадские родственники ушли задолго до утра. Они были в шоке, что ужин из восьми блюд начался только в девять и к полуночи все еще не закончился. Некоторые не дождались десерта, а уж до танцев не дотянул почти никто. Одной из самых стойких оказалась моя 99-летняя бабушка, очень ответственная женщина строгого кальвинистского воспитания. Она гордо и прямо сидела на стуле, одобрительно кивая, когда мы с Филиппом танцевали вальс молодоженов, а потом удивила всех, бодро выскочив на танцпол.
Вспомнив тех французских детей со свадьбы, я начала склоняться к тому, чтобы изменить свое решение. «А ведь и правда, – подумала я, – если Софи и Клер хотят влиться во французское общество, они должны научиться вести себя как другие дети». Этот спор Филипп выиграл.
Я не только боялась этой встречи одноклассников, но и ждала ее – мне не хватало общения. Новых друзей я еще не приобрела. Большинство французов держались особняком. Правда, у нас с Филиппом были тут старые знакомые. Однажды вечером мы зашли выпить в местный бар, и здоровяк-бармен протянул нам руку. Оказалось, что это кузен Филиппа (в Бретани «кузенами» называют любых кровных родственников, независимо от степени родства). Мама одной девочки на школьном дворе оказалась дочерью подруги детства моей свекрови, еще одна – медсестрой, которая в детстве делала моему мужу прививки («не в руку», – с улыбкой сообщил он мне). Были и другие знакомые лица: например заместитель мэра с чудесным именем мадам Ляморе – она заверяла наше брачное свидетельство. Но дальше формального обмена любезностями дело не шло. Дружеской откровенности, как с соседями в Канаде, здесь, похоже, просто быть не могло. Я быстро поняла, что французы не стремятся открыть душу людям, с которыми их не связывает продолжительное знакомство.
Еще одна причина, по которой я мало общалась, – изменившаяся погода. Сильный ветер пригнал в залив тучи, участились колючие дожди и мощные порывы ветра. Дни становились короче, и вскоре солнце исчезло вовсе. За окнами шумели осенние бури, иногда такие сильные, что стены тряслись, а деревянные балки стонали. Мы затыкали трещины газетами и тряпками; старый камень стал холодным и влажным. На дверях появилась плесень, ею обросли стены и даже окна. Мы завтракали в шерстяных шапках. Так что романтика кончилась быстро. Я поняла – наш друг Энди недаром путешествовал по южной Франции. В нашей деревне все окна были закрыты ставнями, на улице встречалось все меньше людей.
Но дело не только в ненастье. Пришлось признать, что с деревенскими жителями у меня не так уж много общего. В нашей части Бретани жили фермеры – консерваторы и ревностные католики. У французов самые большие семьи в Европе. А лидируют среди французов бретонцы – у большинства не меньше троих детей. Рекордсменкой в нашей деревне была женщина примерно моего возраста – гордая мать четырнадцати мальчишек и девчонок! Она никогда не повышала на них голос, но и не улыбалась; ездила по городу в школьном автобусе со своими неестественно спокойными отпрысками. Девочки всегда были безупречно одеты, как и их мать: кофточки пастельных цветов, юбки приличной длины. Знакомство с нашими дочерьми явно не одобрялось, ведь они вели себя хуже несносного Денниса.
«Может, у них просто нет времени на общение?» – с надеждой спрашивала я мужа. Кроме Эрика и Сандрин нашими друзьями были только местные фермеры, у которых мы покупали еду. Их «модернизованная» ферма находилась рядом с деревней – можно было дойти пешком. На живописном участке с видом на реку хозяева разводили коров, свиней, кур, гусей, индюшек и уток, выращивали овощи и фрукты. Они круглый год продавали плоды своих трудов и сами себя обеспечивали почти всем. Юбера и Жозефа – двух братьев, скромных и милых холостяков – очень забавляло, что их «отсталую» ферму теперь причислили к «экологически чистым». Но они вовремя сориентировались, и их ферма стала центром производства экологически чистых продуктов для всего региона. Все, что они производили, было свежим и на удивление разнообразным: сыры, овощи и зелень, фрукты, свежий хлеб, молочные продукты, колбасы и домашние конфитюры. Все это растили, собирали, вылавливали и готовили в радиусе двадцати миль от нашего дома.
Мы ходили на ферму раз в неделю, и эти визиты немного скрашивали мое одиночество. Как и деревенские праздники. Мы не пропускали ни одного из многочисленных Fest Noz («ночных празднеств»), которые проходили на набережной. Старики и молодежь танцевали под традиционную музыку и ели galettes (бретонские блинчики из гречневой муки). Как и все местные жители, мы гуляли по берегу моря. В Бретани самые сильные в Европе приливы и отливы. Иногда вода отходила от берега больше чем на милю. Тогда мы надевали резиновые сапоги и бродили среди камней и водорослей. И годовалые карапузы, и старушки усердно соскребали, сбивали с камней палками, выискивали в мутном песке местные деликатесы – bulots (моллюсков) и coquilles St. Jacques (морские гребешки). Мы ходили на ежегодный праздник «benediction de la mer» («благословения моря») и вместе с местными жителями забирались на скалы, чтобы посмотреть на деревенского священника в полном облачении, который торжественно ступал в рыбацкую лодку, выплывал на середину залива, чтобы благословить морские волны и помолиться за всех, кто окончил свои дни в морской пучине.
Благодаря нашим родственникам мы не пропускали ни одного праздника, однако я по-прежнему была здесь чужой и чувствовала, что наблюдаю за деревенской жизнью со стороны. С присущей мне американской открытостью я перезнакомилась со всеми соседями и родителями в местной школе. Те держались вежливо, но отстраненно. Общение со мной их совершенно не интересовало. Я поняла, что французы с трудом заводят новые знакомства и не любят общаться с новыми людьми, особенно иностранцами. То, что я говорила по-французски и была замужем за «местным», никак не влияло на мой статус. Я оставалась чужой.
Я надеялась подружиться с родителями других учеников из школы Софи. Но и через несколько месяцев дело не продвинулось дальше вежливых разговоров ни о чем. Шли недели, я чувствовала себя все более одинокой. В гости к нам из-за плохой погоды почти никто не приходил. Лишь свекор регулярно заглядывал по утрам, когда у Клер начинался утренний сон. Я отвозила Софи в школу, а вернувшись, видела, что Клер крепко спит на руках у Джо. Он тихо сидел с ней, пока она не просыпалась, иногда больше часа. И все это время смотрел в окно на рыбацкие лодки в заливе. Часто он был единственным взрослым, кроме Филиппа, с которым я разговаривала за день.
Справедливости ради скажу, что французы нелегко сходятся и с другими французами. Дружба для них – на всю жизнь. Это очень близкие и глубокие отношения, которые после двадцати пяти лет, как правило, уже не заводят. К новым друзьям долго присматриваются. Эрик с Сандрин были исключением, лишь подтверждавшим правило. Даже друзья Филиппа не сразу прониклись ко мне доверием и годами держались со мной довольно прохладно, пока наконец мы не узнали друг друга лучше. «Ну почему они такие злые?» – спросила я как-то мужа. – «Не злые, – ответил он, кажется, не совсем понимая, чем я недовольна, – им просто неловко с тобой общаться, потому что они тебя не знают». – «Но мы уже три года знакомы!» – раздраженно заметила я.
