— Как насчет того, что сестрица Гриффитса оказалась совсем чокнутой? Говорят, это она писала те анонимки, из-за которых чуть ли не у каждого была масса неприятностей. Невозможно даже и поверить, но, говорят, это чистая правда.
Я сказал, что это, в общем, верно.
— Ну-ну… Должен сказать, наша полиция немало сил потратила на все это. Дайте им время, только и всего, дайте им время. Забавное дело — этот фокус с анонимками… эти высушенные старые леди всегда такими вещами интересуются. Хотя мисс Гриффитс была бы неплоха, будь ее зубы немного покороче. Но в наших краях нет прилично выглядящих женщин… кроме этой девочки, гувернантки Симмингтонов. На нее стоит посмотреть. Приятная девушка и всегда так признательна, если для нее сделают хоть какую мелочь… Я как-то недавно проезжал мимо, когда она выводила детей на пикник или что-то в этом роде. Мальчики шалили в вереске, а она вязала и пожаловалась, что — вот досада! — у нее кончилась шерсть. Я говорю: «Ну, позвольте, я вас отвезу в Лимсток? Я все равно хотел купить себе удочку. На это и понадобится-то всего десять минут, и я тут же привезу вас обратно». Она сомневалась: «Как же оставить мальчиков?» Я говорю: «Кто их обидит? Почему бы и не оставить их одних, нечего опасаться!» В общем, я ее отвез, подбросил к лавке, привез назад, только и всего! Уж как она меня благодарила! Признательна и все такое. Милая девушка!
Я сумел наконец сбежать от него.
И как раз после этого я увидел мисс Марпл в третий раз. Она выходила из полицейского участка.
Откуда приходят к людям страхи? Где они формируются? Где они прячутся, прежде чем напасть?
Только одна короткая фраза, услышанная и замеченная, но оставленная без внимания: «Заберите меня отсюда… здесь так страшно… чувствую такую злость…»
Почему Меган сказала это? Что заставило ее злиться?
В смерти миссис Симмингтон не могло быть ничего такого, что заставило бы Меган чувствовать злобу.
Почему ребенок ощутил это? Почему? Почему?
Может быть, потому, что она боялась какой-то ответственности?
Меган? Невозможно. Меган не может иметь никакого отношения к тем письмам — к тем грязным, непристойным письмам.
Оуэн Гриффитс знал случай на севере — школьница…
Что говорил инспектор Грэйвс?
Что-то насчет инфантильного сознания…
Невинные леди средних лет на операционных столах бормочут слова, которые они едва ли могут знать. Маленькие мальчики мелом пишут на стенах непристойности.
Нет-нет, только не Меган.
Наследственность? Дурная кровь? Бессознательное проявление какой-то фамильной ненормальности? Ее несчастье, но не вина; проклятие, наложенное на нее предыдущим поколением?
«Я не гожусь вам в жены. Я умею ненавидеть, а не любить».
О, моя Меган, мое маленькое дитя. Только не это! Что угодно, кроме этого. Да еще эта старая дева… она подозрительна. Она сказала — у девочки есть смелость. Смелость совершить… что?
Это была всего лишь мозговая горячка. Она прошла. Но я хотел видеть Меган. Я ужасно хотел ее видеть.
В половине десятого этим вечером я вышел из дома и пошел в городок — прямиком к дому Симмингтона.
Именно тогда новая мысль полностью завладела моим сознанием. Мысль о женщине, которую никто ни на мгновение не принял во внимание. (Или Нэш учитывал и ее?)
До дикости неправдоподобно, до дикости невероятно, и до сегодняшнего дня я бы тоже сказал — невозможно. Но это не так. Нельзя сказать — невозможно.
Я прибавил шаг. Потому что стало просто необходимо увидеть Меган немедленно.
Я вошел в калитку Симмингтонов и приблизился к дому. Ночь была темной, небо затянули облака. Начал накрапывать дождик. Ничего не было видно вокруг.
Я заметил полоску света в одном из окон. Маленькая гостиная?
Поколебавшись мгновение-другое, я, вместо того чтобы подойти к парадной двери, повернул и очень тихо подкрался к окну, скрывшись за большим кустом и пригнувшись.
Свет пробивался сквозь неплотно задернутые портьеры. Нетрудно было заглянуть внутрь через щель.
Сцена была удивительно мирной и домашней. Симмингтон в большом кресле; Элси Холланд, склонившая голову, трудолюбиво латающая разорванную мальчишечью рубашку.
Мне было так же хорошо слышно, как и видно, поскольку верхняя часть окна была открыта.
Элси Холланд говорила:
— Я действительно думаю, мистер Симмингтон, что мальчики достаточно большие для школы с пансионом. Но мне ненавистна даже мысль, чтобы расстаться с ними. Я так люблю их обоих.
Симмингтон сказал:
— Я думаю, относительно Брайана вы, возможно, и правы, мисс Холланд. Я решил, что в следующем семестре он начнет учиться в Уинхэйзе — это моя старая приготовительная школа. Но Колин еще слишком мал. С ним я бы предпочел подождать до будущего года.
— Да, конечно, я понимаю, что вы имеете в виду. И Колин, возможно, несколько отстает…
Такой домашний разговор… такая домашняя сцена… и золотая головка, склонившаяся над шитьем.
Открылась дверь, и вошла Меган.
Она очень прямо стояла в дверном проеме, и я мгновенно осознал, что она как-то напряжена и взвинчена. Кожа на ее лице была сухой и натянутой, а глаза сверкали решимостью. Этим вечером в ней не было ни робости, ни детства.
Она заговорила, обращаясь к Симмингтону, но никак его не называя (и я вдруг сообразил, что никогда не слышал, чтобы она как-то его называла. Был ли он для нее отцом, или Диком, или кем-то еще?):
— Я бы хотела поговорить с вами, пожалуйста. Наедине.
Симмингтон выглядел удивленным и, как я себе представил, не слишком-то обрадовался. Он нахмурился, но Меган стояла на своем с необычной для нее решимостью.
Она повернулась к Элси Холланд и сказала:
— Вы не против, Элси?
— О, конечно! — Элси Холланд вскочила. Она выглядела испуганной и немного взволнованной.
Она направилась к двери, и Меган отодвинулась, когда Элси проходила мимо нее. На мгновение Элси остановилась в дверях, оглядываясь через плечо. Ее губы были сжаты, она замерла, вскинув одну руку, а другой прижимая к себе шитье.
Я задержал дыхание, внезапно ошеломленный ее красотой.
Теперь, когда я вспоминаю ее, я часто вижу ее именно такой — замершей мгновенно, в несравненном, бессмертном совершенстве, вызывающем мысли об античной Греции.
Затем она вышла, закрыв дверь.
Симмингтон спросил весьма раздраженно:
— Ну, Меган, в чем дело? Чего ты хочешь?
Меган подошла вплотную к столу. Она стояла там, глядя на Симмингтона. Я снова был поражен решительным выражением ее лица и еще чем-то в ней… совершенно новым для меня.
