Афанасий увидел в его руке бутылку, принюхался: от Олега несло перегаром, и был он пьян почти в стельку.
– Майор?! – больше изумился, чем расстроился Афанасий; на его памяти друг детства не пил и ни разу не был замечен пьяным. – Глазам не верю! Ты пил?!
– Сам ты тыпил… имею право, я не на базе… глоточек всего… – Олег попытался его обнять, Афанасий увернулся. – Вискарика Дуняше принёс… хороший лейбл…
– Дуня спит.
– Разбуди.
– Не сходи с ума.
– Ну что тебе стоит? Может, я завтра с дуба рухну… с инфарктом миокарда… и вообще – любви хочется, тепла, нежности… тебе не понять. – Олег всхлипнул и снова полез обниматься.
Афанасий развернул его на сто восемьдесят градусов, ловко отобрал бутылку.
– Иди домой.
– Мой дом – тюрьма… – Олег икнул и в самом деле засмеялся. – Зря ты меня так… бортуешь…
– Как?
– Я же вижу, что вы начали меня избегать.
– Чушь из головы выбрось! (Совесть поёжилась: это была правда, Олег учуял изменение отношения к нему.) Просто ты не всегда находишь правильные моменты для встреч.
– Ага… зверем смотришь…
Волна злости затуманила сознание, остановить язык удалось с трудом.
– Ты бы так же смотрел.
Олега повело, он схватился за штакетник, покачал пальцем с пьяной ухмылкой.
– У меня другие взгляды… и всё-таки зря ты не дал мне поговорить с Дуняшей.
– Сказал же – спит она, умаялась. Давай провожу.
– Я с-сам с усам… береги её, а то украду. – Олег хихикнул. – И дедулю береги, он у тебя… – Он осекся, оттолкнулся от забора и, раскачиваясь как моряк на суше, засеменил вдоль улицы туда, где стоял дом родственников, у которых останавливался раньше.
Афанасий проводил его озадаченным взглядом, решая, послышались в речи майора угрожающие нотки или нет.
От забора на другой стороне улицы отделилась тень, неслышно превратилась в Степана. Он тоже смотрел вслед Олегу.
– Друг?
– Детства.
– Ненадёжен.
– Что?
Степан промолчал, предпочитая не повторяться. Афанасий же вдруг подумал, что оценка дедова телохранителя вполне может соответствовать истине.
– Хорошо шифруешься. Я тебя не заметил.
– Я о вас тоже наслышан.
– Не куришь?
– Нет.
– Я тоже. – Афанасий протянул руку. – Спокойной ночи.
– Вам тоже.
Во дворе он постоял с минуту, пытаясь разглядеть сквозь облака луну. Вернулась мысль кое-что уточнить. Кодированный канал айкома сыграл на флейте.
– Центр, я «сто седьмой». – Номер самолёта стал теперь для него нечто вроде позывного.
– Слушаю, «сто седьмой», – ответил дежурный.
– Мне надо абсолютно точно знать всё о болезни майора Щедрина и где он в настоящий момент находится.
– Срочно? – озадачился дежурный.
Мат был бы самым верным ответом, но Афанасий сдержался, обернул голос в лёд:
– Кто на связи?
– Деся… десятый-десятый…
– Ещё один такой вопрос, десятый-десятый, и…
– Прошу прощения, вырвалось нечаянно. Я перезвоню.
Афанасий прошёлся по сырой земле родного двора, увяз, разозлился на себя, что не обул сапоги. Дед сюда не вернётся, пришла очередная гениальная мысль. Умирает дом, умирает вся улица.
Настроение упало. Но в спальне его ждала самая красивая и самая желанная женщина на свете, и с остальными печалями можно было примириться.
Дежурный позвонил через две минуты:
– Майор Щедрин находится до одиннадцатого на больничном, у него ангина.
– Ангина?! – Не поверил Афанасий, не помня, чтобы Олег жаловался на горло. – Он в лазарете?
– Нет, у себя дома, в Королёве, улица…
Афанасий выключил айком.
Всё объяснилось, Олег запросто мог сбежать в Судиславль, никого не предупредив. Всё было логично. Но, как говорится, осадочек остался.
Спрошу у него, решил полковник, расслабляясь. Романтик хренов! Мне-то он не соврёт?
Шоссе Кострома – Галич
10 октября, три часа после полудня
Ничем не примечательный фургон «Валдай», разрисованный рекламой «Воды из Черноголовки», подъехал к повороту на деревушку Грудки, постоял несколько минут недвижно и медленно съехал за лесополосу, исчезая из виду водителей проезжающих по шоссе автомашин.
Спустя четверть часа у поворота остановилась маршрутка, из которой вышли молодые парень и девушка в осенних куртках «на рыбьем меху» с небольшими рюкзак-сумками за плечами и направились по дороге в деревню. Однако, пройдя двадцать метров, они свернули туда, куда уехал фургон, сноровисто залезли внутрь.
Третья машина – грязно-серый внедорожник «Нива Некст» с московскими номерами останавливаться не стала, свернула дважды и подъехала к фургону. Из него выбрались крепкие мужчины в количестве трёх человек в обычной гражданской одежде по погоде: тёплые куртки, кепи, вязаная шапочка. У них за плечами тоже виднелись рюкзаки.
Затем с интервалом в пять-шесть минут прибыли ещё три машины – синий «Порше Аллигатор», чёрный «Лендкрузер» и мышиного цвета «Форд Эксплорер». Их встретили двое, что-то объяснили, и машины расположились вокруг фургона, образуя крест. Пассажиры машин в количестве пяти человек размяли затекшие члены и скрылись в фургоне.
Никакой водой из Черноголовки в кабине фургона не пахло. На самом деле это был командный центр для боевых операций, внутри которого с трудом могли уместиться двенадцать человек, десять мужчин и молодая широкоплечая женщина-блондинка с равнодушным лицом и с ещё более специфическими равнодушно-прицеливающимися глазами.
Говорили по-русски чисто, тихо, вели себя сдержанно, не допуская ни одного лишнего движения, ни одной шутки, ни одной улыбки.
На внутренний интерьер фургона никто внимания не обращал. По сути этот интерьер представлял собой систему связи и высокоскоростного обмена данными. Жидкокристаллические дисплеи по стенам салона показывали пейзажи местности вокруг машины, ситуационный экран отражал цифро-символическую обстановку в России в радиусе сотни километров от Судиславля, два экрана поменьше показывали карты.
Обслуживал систему один оператор, «упакованный» по последнему слову техники. Шлем и наплечники компьютерной фурнитуры превращали его в человекообразного робота.
– Включай, – бросил ему бритоголовый мужчина с чёрной кольцевой бородкой. Его звали мистер Джонс, или просто Джонс, и он был в этой компании главный.
