В тесном, полутемном, с низеньким сводом, но зато с детства знакомом и дорогом фреской ли со святым ликом на стене или старого письма иконами храме, Александр стоял на коленях перед Распятием и молился. Прихожан было много, стояли плотно, неловко в тесноте крестились. Надеждинский чувствовал на себе их взгляды – вырос он на глазах у многих, и взоры эти были то сочувственные, то недоуменные, но ни одного – недоброжелательного и злого. Нехорошая весть доходит ведь быстро. Ему стало еще горше.
«Господи помилуй, помоги и не оставь!» – шептал он, глотая слезы…
Серафима ждала его у калитки в церковной ограде, с тревогою заглянула в глаза:
– Приехал, а к нам не заходишь. Меня избегаешь будто…
Она ласково дотронулась до его руки, но Александр подавленно молчал и даже до дому ее не проводил, отговорился каким-то срочным делом.
– Ты к нам в Пасху-то придешь? – уже вдогонку крикнула Серафима. – Я ждать буду!
Лучше бы было не ходить в настоятельский дом, да куда себя денешь и никуда от себя не убежишь…
Не успели Александр расцеловаться и «похристосоваться» с Серафимой, как старый протоиерей, ее отец, взорвался возмущенно, только что Александра со двора не погнал в толчки:
– Мне смутьяна и каторжанцев дружка в зятья не надо! Что стоишь, глазки потупивши? Будто и из академии не вышибли?! Забирайся к своим каторжанцам и про мою дочь забудь!
– Тятенька, перестаньте! – попыталась утишить отца Серафима, только куда там!
– В горницу иди! Обрадела женишку-то, выскочила! – зыкнул вконец рассвирепевший протоиерей на дочь. – Не будет вам моего родительского благословения! Во веки веков!
Александру вспомнился покойный бедняга отец: то-то дрожал огоньком грошовой поминальной свечки, переживая настоятельский гнев! Да и самому бы теперь впору сквозь землю провалиться.
Серафима же поджала в тонкую ниточку губы, и в черных глазах ее строптиво заблестели гневные огоньки:
– Я тогда в монастырь уйду!
– Скатертью дорога!..
* * *
Иеромонах Александр, принявший «постриг» несколько лет назад, пережидал Смуту в маленьком монастыре под Питером.
Что ожидало впереди?..
Малочисленная братия истово молилась в храме; кто-то предложил по крепкому еще льду Финского залива податься за границу.
«На все воля Божья!» – сурово одернул ослушника старик-игумен.
Внезапно заявился… Красницкий. Александр поначалу и не узнал его: сановный, в теплой широкополой рясе и алой бархатной скуфье, протопресвитер неспешно выбрался из кибитки и важно, вразвалочку, направился к храму.
– Да! Небогато у вас! – окинув беглым взглядом убранство внутри, вздохнул он и уставился на Александра. Даже в заплывших сонных глазках вслед за удивлением мелькнула неподдельная радость.
– Не ждал, не гадал, что ты тут! – когда остались с глазу на глаз, проговорил Красницкий. – Не сбились бы с дороги, век бы в эту дыру не заехал! Да ладно… Я теперь член Высшего Церковного Управления, слыхал о таком? Самого патриарха Тихона вот где держим! – Красницкий крепко сжал маленький, в рыжих конопушках, кулачок. – Что тебя здесь ждет? Ну, разгонят вас, монасей, и то… в лучшем случае. А у нас, живоцерковных, епископом будешь. Поедешь в свою Вологду церковную жизнь направлять и обновлять. Тянет на родину, а?!
Русский монах в созерцании. Середина XIX в. Худ. Иван Крамской
* * *
Когда глава «Живой Церкви» митрополит Введенский и с ним еще двое архиереев-обновленцев в Москве соборно «поставили» Александра во епископы, он опять припомнил своего, всегда униженного, дьячка-отца и громогласого хамоватого протоиерея. Не будет на приходах такого при нем, новом архиерее!..
Попутчик удивил – влез в купе вагона весь в скрипучей черной коже, козырек кепки, как у бандита – на самые глаза. Сел молча у окна и, когда поезд тронулся, спросил картаво скрипучим голосом:
– Не узнаете меня? Вы мне жизнь той давней зимой спасли!
Попутчик снял кепку и солнечные блики, отражающиеся от стекла, осветили нашлепку бельма на его глазу.
– Едем вот с отрядом разную контру шерстить, в том числе и церковную. Рад, что вы на нашей стороне…
По приезду в Вологду бельмастый комиссар со своим отрядом немедля ушел по храмам «изымать ценности», а новоявленного епископа ждала весьма скромная встреча. Хотя местная власть подсуетилась, и большинство храмов в городе «заняли» попы-обновленцы, немногая числом кучка раскольного священства, бывшая не в чести у прежних архиереев, подходила под благословение к епископу Александру.
Монахиня. Начало XX в. Худ. Варвара Баруздина
А народ Божий в храмы к обновленцам не пошел! Так и служил потом новый «владыка» в аукающей гулким эхом пустоте. Отряд же Бельмастого, разоряя церкви, всякое мало-мальское сопротивление жестоко карал, и на слабые протесты «красного» архиерея там давно махнули рукой: будет лишка выделываться – и самого к ногтю прижмем!
– Что мы, ровно раскольники, творим-то, кому помогаем и способствуем?! Под чью дуду пляшем?!.. Господи, помоги и вразуми! – молился в своих «владычных покоях» Александр.
Весть о расправе над Серафимой и монахинями была последней каплей.
– Возомнили мы о себе, в великую прелесть впали! Надо ехать к Святейшему Патриарху Тихону и – в ноги ему, каяться!
С городского вокзала тронуться в путь Александр не решился: архиерей – не иголка, всяк заметит.
– Домчим полегоньку, надо – и до Москвы! – епархиальный кучер, вроде бы человек надежный, споро погонял пару лошадей, заложенных в тарантас.
Но отъехать от Вологды далеко не удалось. В сумерках на глухом проселке нагнал беглеца конный отряд.
– Вы мне когда-то жизнь спасли, я тоже в долгу не останусь! Возвращайтесь и будьте с нами заодно, как прежде! А про ваше бегство будет забыто. – Бельмастый выжидательно помолчал. – Нет?! Хотите умереть праведником? Не получится! Слух будет пущен, что вы, святой отец, прихватили церковное золотишко и того… втихую смотались за кордон!
В густеющих сумерках бельмо на глазу комиссара проступило явственней, зловеще.
«На кого же он так похож?» – подумал Александр; страха не было.
– Иуда?.. – одними губами успел еще прошептать.
Сухого щелчка выстрела он не услышал.
В разлившемся вдруг перед ним сиянии предстала радостно и светло улыбающаяся Серафима, юная, красивая, как в те далекие годы…
