Тут весело прорывается живая африканская музыка с барабанным боем и хоровыми песнопениями. Я, новорожденный мальчик, переношусь в пыльную деревню в Мали. Меня, спеленатого, кладут на маленький столик посреди скопления людей. Жители деревни танцуют вокруг меня, поют и бьют в барабаны, празднуя мое рождение и приветствуя меня в своей деревне. Я счастлив. Я чувствую, что улыбаюсь; я замечаю, что моя голова двигается из стороны в сторону на подушке в такт музыке. Это напоминает мне об убунту (слово языка банту, описывающее уверенность в себе, которая происходит от знания своей принадлежности к большему целому) – я делаюсь человеком и целым, окунаясь в теплое радушие этого сообщества.
Музыка снова меняется, и я возвращаюсь к ощущению борьбы за свою свободу. Внезапно я переношусь к сцене официального обеда, где я поставил руководство перед неприятной истиной. Я стал громоотводом для их гнева за то, что говорил смело, когда так поступать было невежливо, что оскорблял их чувства этой темой и не отступал. Это событие глубоко потрясло меня и мне много недель казалось, что эмоциональная цена выступления в этой роли была слишком высокой. Это переживание пробудило во мне воспоминания о нахождении между отцом и мамой во время ссоры, когда мама боялась за свою физическую безопасность. Я снова пережил столкновение с рассерженным отцом, одобрения которого я очень хотел. Энергия в тот вечер была чрезвычайно интенсивной.
Возвращаясь к этой сцене, я сражаюсь за свою жизнь. Очень сильный человек, которого я знаю, атакует меня справа; я вступаю в бой, блокируя его удары и сопротивляясь с помощью карате. Этот человек символизирует мужскую власть, неодобрительного отца. Он хочет уничтожить меня, и я борюсь за свои свободу и выживание. Я хватаю его за горло и начинаю душить. Моя хватка становится все крепче и крепче. Его лицо начинает краснеть, потом синеть; его глаза вылезают из орбит. Я кричу на него: «Скажи мне то, что мне нужно знать! Открой мне тайну! Скажи мне, почему!». Он молчит и трясет головой, говоря «нет», в то время как я сжимаю его горло еще сильнее. Я душу его изо всех сил, требуя, кричу: «Мне нужно знать! Почему? Как мне жить? Какова цель?» Он не отвечает, или не может ответить.
Вдруг я понимаю, что не хочу его убивать. Я душу его не для того, чтобы убить, уничтожить, доказать свое превосходство или свергнуть его. Напротив, я нуждаюсь в его благословении – или ответе. Это напоминает мне историю о борьбе св. Якова с ангелом. Я кричу: «Почему все идет так плохо? Почему вы, старики, – и отец, и Бог – не могли устроить все лучше? Вы, неумелые старики – что вы на это ответите? Почему вы не даете мне отвязать веревку и стать действительно свободным? Я сжимаю его шею еще сильнее. «Почему мне пришлось быть таким одиноким после того, как я родился?»
По мере того, как борьба подходит к кульминации, я понимаю, что у них нет никаких ответов. Они не отвечают мне потому, что не могут. Они – просто слабые старые люди, не имеющие ответов, не имеющие никакой реальной силы, более заслуживающие сострадания и жалости, нежели страха и послушания. У них никогда не было ответов, и они не могут дать мне ответы сейчас. Я больше не могу полагаться на них в определении своей значимости, своей идентичности, своего спасения. Их одобрение не даст мне свободы. Я кричу еще громче. Наконец, выбившись из сил, я разжимаю руки и они, дрожа, падают, в то время как я валюсь на матрас. Кажется, я на несколько секунд погружаюсь в сон.
Музыка опять меняется, я снова становлюсь новорожденным младенцем, которого держат на руках (Линда и Эшли все еще находятся по обе стороны от меня), и также испытываю чувства возвращения в материнское чрево. Я переживаю единство с Богом – Богом женского рода. Моя мать говорит: «Теперь все в порядке, все будет хорошо». Я начинаю горько плакать. Действительно ли это возможно? Не слишком ли это хорошо, чтобы в это поверить? Могу ли я надеяться на эту веру? Я прошел через безнадежность и подавленность, сквозь тьму и трагедии – осмеливаюсь ли я верить, что все будет хорошо?»
Я вижу синий свет, неоднократно пересекающий мое поле зрения. На заднем плане я вижу грубый тканый узор с цветом и текстурой изнанки синих джинсов. Я чувствую себя успокоенным и счастливым. Сейчас меня держат, как новорожденного, и я понимаю, что 20 с чем-то лет моего брака, когда я никогда не чувствовал полной поддержки, повторяли первые 20 дней моей жизни. В то время, как сейчас меня поддерживают, я, подобно Иисусу в Гефсиманском саду, вижу испытания, ожидающие меня впереди.
Я не хочу умирать. Я не хочу, чтобы эта, теперь нашедшая утешение, старая самость умирала. Я не хочу проходить через страдание. Я вспоминаю слова Стэна о том, что необходимо смириться с уничтожением эго, чтобы окончательно перейти к новому рождению. Я говорю Богу: «Я буду продолжать пробиваться к свету– лезть вперед – бороться за свою жизнь, даже за жизнь этой старой самости. Но если тебе нужна моя жизнь, если ты хочешь смерти этой старой самости, ну что ж, я вверяю Тебе мой дух. Тем временем, не жди, что я сдамся. Я буду продолжать искать свет и пробиваться к свету».
Музыка смягчается и я слышу пение птиц и успокаивающий плеск водопада. Я выхожу на солнечный свет и чувствую благодарность. Если за то, чтобы быть живым, нужно сражаться и временами быть одиноким, я готов платить эту цену. Я по-прежнему не знаю «почему», у меня нет ответов, но счастье жизни, безусловная любовь, которую я испытываю от этих двух женщин – символизирующих мою мать и Бога женского рода – дают мне достаточную поддержку.
Я смутно ощущаю, что снова нахожусь в Йосемити. Я достиг вершины Эль Кейпитен. Я чувствую себя сильным. Открыв глаза, я вижу Стэна, который смотрит на меня со своим типичным сочувствием, интересом, заботой и любопытством. Стэн упоминает идею «ключевого бревна» – одного бревна в заторе – удаление которого позволяет всем другим бревнам освободиться и начать сплавляться по реке. Он полагает, что это переживание могло сыграть для меня роль «ключевого бревна».
Через два месяца после своего сеанса Холотропного Дыхания, который был его первым и – на данный момент – единственным, Рой прислал нам письмо, где описывал кое-какие изменения, которые он наблюдал в результате своего переживания. Вот отрывки из его письма:
В первые несколько дней после работы с дыханием я выявил два главных компонента моего сеанса: 1) опыт женского начала, который позволял мне утешать и лелеять и поддерживать маленького ребенка (меня самого), который чувствовал себя таким покинутым после рождения; и 2) мужской компонент, в котором была напряженная борьба за власть, истину и выживание с властными мужскими фигурами в моей жизни (включая моего отца и моего начальника). Первоначально я испытывал чувство завершения и исцеления с первым, но не со вторым из них.
Женский аспект сеанса углублял происходившие ранее разговоры с моей матерью о ее собственных чувствах оставленности и страха 54 года назад, когда меня у нее забрали и не позволяли ей брать меня на руки и утешать.
Я не вполне это понимаю, но работа с дыханием дала мне возможность высвободить отрицательную силу этого переживания в моем подсознании. Опять же, я не знаю что сказать, кроме того, что я чувствую – произошло исцеление. В том месте ребенок теперь получает поддержку.
