— Но, Боже мой, мистер Гринлиф, вы, кажется, не хотите считаться с тем, что он и я — прокаженные?..
Внезапно вскочив, словно от электрического тока, Бывший моряк, с лицом, пылавшим негодованием оскорбленной в своем благородстве души, крикнул:
— Но, сэр, это вы, кажется, совершенно не хотите считаться с тем, что вы мой друг, а я ваш. — Резким движением под давлением овладевшей им ярости он протянул руку.
— Баталер Доутри, мистер Доутри, сэр, или как бы я вас ни называл, это уже не сказки о баркасе, о безвестных берегах и о сокровище, зарытом на семь футов в песке. Это совершенно реально. У меня есть сердце. Итак, сэр, — здесь он сунул свою руку под нос Доутри, — вот моя рука. Вам нужно и необходимо сейчас же проделать одну вещь — только одну. Вы должны взять эту руку в свою и пожать ее и вложить в это пожатие свое сердце, как я вкладываю свое.
— Но, но… — заикался Доутри.
— Если вы этого не сделаете, — я не сойду с этого места. Я здесь останусь и здесь умру. Я знаю о вашей болезни. Вам нечего напоминать о ней. Вот моя рука. Возьмете вы ее? Мое сердце здесь, на ладони; оно живет и пульсирует в ноготке каждого пальца. Если вы его не примете, то, предупреждаю вас, я так и останусь сидеть на этом стуле до своей смерти. Я хочу, чтобы вы, сэр, поняли, что я мужчина и джентльмен. Я умею быть другом и товарищем. Я не дрожу за свою шкуру. Я живу сердцем и головой, сэр, а не этой жалкой, временной оболочкой. Берите руку. Говорить будем потом.
Дэг Доутри нерешительно протянул свою руку, но Бывший моряк схватил ее и до боли сжал своими тонкими, старчески высохшими пальцами.
— Теперь можно и поговорить, — сказал он. — Я хорошо продумал это дело. Мы отплываем на «Вифлееме». Когда наш старикан поймет, что из моих легендарных сокровищ ему не извлечь и одного пенни, мы его покинем. Он сам будет рад от нас избавиться. Мы — вы, я и ваш негр — высадимся на Маркизских островах. Там прокаженные гуляют на свободе. Там нет особых законов по отношению к ним. Я сам видел их. Мы будем совершенно свободны. Страна эта — настоящий земной рай. Мы обзаведемся собственным хозяйством. Крытая тростником хижина — большего нам не надо. Работа там — сущие пустяки. Весь простор моря и гор будет принадлежать нам. Вы будете кататься на лодке, плавать, ловить рыбу и охотиться. Там вы найдете горных коз, диких кур и других зверей. Бананы и смоковницы, яблоки и всевозможные другие плоды будут созревать над нашими головами. У дверей будет расти красный перец, у нас будут свои куры и яйца. Квэк займется кухней. И пиво там найдется. Я знаю вашу неутолимую жажду. Там вы будете получать шесть кварт в день и больше, гораздо больше.
Живо! Пора двигаться. Мне очень тяжело сообщить вам, что не мог разыскать вашу собаку. Я даже заплатил сыщикам, но они оказались мошенниками. Доктор Эмори украл у вас Киллени-боя, но в течение двенадцати часов Киллени-бой был украден у него. Я перевернул все вверх дном. Киллени-бой исчез, как исчезнем из этого проклятого города и мы.
Машина ждет нас. Шоферу хорошо заплачено. Я обещал убить его, если он нарушит свое слово. Надо только пробраться через песчаные дюны в северо-восточном направлении — там проходит дорога, огибающая этот нелепый лес… Так, все на месте. Двинемся в путь. Поговорим после. Смотрите! Начинает светать. Стража не должна заметить нас…
Бушевал шторм, когда они вышли из барака; Квэк, полуобезумевший от счастья, составлял арьергард. Вначале Доутри старался держаться поодаль, но при первом порыве ветра, грозившем свалить с ног хрупкого старика, Дэг Доутри рукой охватил его и, помогая ему и увлекая его вперед, рядом с ним поднимался и спускался через песчаные дюны.
— Благодарю вас, баталер, благодарю вас, мой друг, — шептал Бывший моряк в минуты затишья.
Глава XXII
Несмотря на свою нелюбовь к Дель Мару, Майкл вполне добровольно последовал за ним во мраке ночи. Необычайно тихо и осторожно, как тать в ночи, пробрался этот человек на задний двор дома доктора Эмори. Дель Map слишком хорошо знал это место, чтобы рискнуть таким банальным мелодраматическим эффектом, как электрический фонарь. Он в темноте нашел дорогу к двери, снял щеколду и тихо вошел, ощупью разыскивая Майкла.
И Майкл, хоть и собака, но по духу человек и лев, ощетинился в момент появления незнакомца, но лаять не стал. Он обнюхал его и признал. Не любя этого человека, он все же позволил обвязать веревку вокруг своей шеи и молча последовал за ним на улицу, где за углом их ожидало такси.
Его рассуждения — если не отрицать за ним способности к таковым — были весьма просты. Этого человека он неоднократно встречал в обществе баталера. Раз они сидели за одним столиком и вместе выпивали, очевидно, их связывала дружба. Баталер исчез. Майкл не знал, где его найти, и сам был пленником на заднем дворе какого-то чужого дома. То, что случилось раз, могло случиться снова. Ведь сидели же прежде баталер, Дель Map и Майкл за одним столиком. Возможно, что это сочетание повторится опять, возможно, что это произойдет сейчас, и возможно, что и впредь Майклу придется сидеть на стуле за столиком ярко освещенного кабачка, а по сторонам будут сидеть Дель Map и баталер со своим вечным бокалом пива. Все это мы называем «умозаключением», и, опираясь на него, действовал Майкл.
Конечно, Майкл не мог логически додуматься до такого вывода и не мог сформулировать его словами. «Дружбы» — как понятия — для него не существовало. Возникали ли в его мозгу образы и картины, сопоставлял ли он их между собой в стройное целое — это для нас загадка, требующая еще своего разрешения. Все дело в том, что он действительно думал. Если мы станем отрицать это, то придется признать, что все его поступки были продиктованы одним лишь инстинктом, а это будет гораздо удивительнее, чем допущение, что в его голове происходил какой-то неясный нам мыслительный процесс.
Как бы там ни было, пока такси мчалось по лабиринту улиц Сан-Франциско, Майкл лежал спокойно у ног Дель Мара, не выказывая ему особого дружелюбия, но и не демонстрируя своего отвращения к его личности. Майкл с самого начала почувствовал низость Гарри Дель Мара, еще более унизившего себя корыстолюбием, которое проявилось в желании им овладеть. Когда при первой встрече, в кабачке «Берега», Майкл весь ощетинился и принял воинственную позу, он не думал о характере этого человека и не пытался анализировать его. Что-то было в этой руке фальшивое — сердечность прикосновения была чисто внешней, хотя и могла ввести в заблуждение постороннего наблюдателя. В самом ощущении что-то было не так: рука передает подлинные чувства, идущие от ума и сердца человека, а эта рука не передавала ни теплоты, ни сердечности. Одним словом, сигнал, поданный этой рукой, не был добрым сигналом, и Майкл, не размышляя, весь ощетинился — он хорошо знал, в чем дело, знал тем знанием, которое зовется людьми интуицией.
Электрические огни набережной, горы сундуков и ящиков, одуряющий шум портовых рабочих и матросов, толпа баталеров в белом, с ручным багажом в руках, дежурные матросы у сходней; сходни круто поднимаются, и у входа на палубу еще больше матросов и офицеров с золотыми нашивками; смятение и давка на узкой палубе — все это Майклу было знакомо, и он понял, что возвращается на море, где он впервые встретился с баталером и где жил с ним вплоть до последних, кошмарных дней в большом городе. В его сознании вспыхнули также образы и воспоминания о Квэке и Кокки. С визгом он натянул удерживающий его за ошейник ремень, и, несмотря на сновавших кругом людей, обутых в грубые башмаки, которые угрожали его лапам, он обнюхивал палубу в поисках Кокки, Квэка и, главным образом, баталера.
