Билликенс потерял самообладание. Страх за любимую женщину отразился на его лице при этом ужасном зрелище. А ее лицо отражало калейдоскоп чувств. Вначале на нем были написаны напряжение и страх, и оно напоминало лицо христианского мученика, брошенного на съедение львам, или лицо преступника, попавшего в ловушку. Очень быстро страх сменился удивлением и облегчением. Под конец ее лицо сияло горделивой радостью и его озаряла улыбка торжества. Она гордилась собой и улыбкой посылала Билликенсу свою гордость и любовь к нему. У Билликенса отлегло от сердца, и он послал ей ответную улыбку.
— Улыбаться здесь нечего, — закричал в ту же секунду Гаррис Коллинз. — Уберите прочь эту улыбку. Публика должна думать, что это вы сдерживаете лошадей. Вы должны убедить ее в этом. Лицо должно быть напряжено до последней степени. На нем должны отражаться ваша решимость и сила вола. Напрягайте все мускулы. Расставьте шире ноги. Пусть все мускулы играют, точно вы действительно их напрягаете. Нагнитесь слегка в одну сторону, затем в другую. Расставьте ноги. Следите за своим лицом, пусть публике кажется, что вас вот-вот разорвут на куски и что вы устояли до сих пор лишь благодаря вашей сильной воле. Вот моя мысль! В этом все дело! Этот номер — боевик, Билль! Он вне конкуренции. Подхлестните-ка лошадей! Пускай они попрыгают! Пусть они все силы друг из друга вытянут!
Бичи хлестнули по лошадям, чудовищные битюги вздымались на дыбы и казалось, сейчас разорвут молодую женщину. Действительно, это зрелище могло вызвать одобрение публики. Каждая из лошадей весила около тысячи восьмисот фунтов, и зрителям казалось, что семь тысяч двести фунтов разрывают на куски стройную, тонкую женщину в элегантном костюме, весящую всего-навсего сто сорок фунтов. От такого зрелища женщины в цирке в ужасе вскрикивают и закрывают лицо.
— Отпустите лошадей! — скомандовал Коллинз конюхам. — Леди победила, — объявил он, подражая распорядителям. — Билли, этот номер сущий клад. Отцепите крючки, сударыня, отцепите крючки!
Мари повиновалась, и с крючками, болтающимися из-под ее рукавов, бросилась к Билликенсу; обняв его одной рукой за шею, она воскликнула:
— Билликенс, я все время знала, что смогу это сделать. Я хорошо держала себя, правда?
Сухой голос Коллинза нарушил ее восторженное состояние.
— Никуда не годится! Эти крючки видела вся публика. Они должны исчезнуть под рукавом в тот момент, когда вы отпускаете колодки, и еще: когда вы кончили ваш номер, нечего сбрасывать с себя маску. Незачем показывать, что это было легко. Пусть они думают, что это адский труд. Вы должны казаться слабой, готовой потерять сознание от напряжения. Колени ваши подгибаются, плечи поникли. Распорядитель подбегает и быстро подхватывает вас, чтобы вы не упали в обморок. Вот в чем заключается ваша роль. Затем возьмите себя в руки и гигантским напряжением воли заставьте себя выпрямиться — все дело в силе воли — это смысл всей этой комедии. Затем пошлите публике воздушный поцелуй и попытайтесь изобразить на лице слабую улыбку. Публика подумает, что, хотя у вас сердце готово выскочить из груди и вам сейчас место в больнице, вы все же стараетесь улыбаться и посылать воздушные поцелуи. Уверяю вас, они переломают все стулья и будут обожать вас. Поняли, сударыня? Вы, Билль, схватили мою мысль? Вбейте ей это в голову. Готово теперь? Посмотрите-ка пристальнее на лошадей. Вот так! Никто не заметил крючков, вы очень хорошо закрепили их. Стойте прямо… Начинайте!
И снова три тысячи шестьсот фунтов с одной стороны пытались перетянуть три тысячи шестьсот фунтов с другой, а зрителям казалось, что каждая запряжка тянет Мари к себе.
Номер был повторен и в третий раз, и в четвертый, а в промежутке Коллинз послал в свой кабинет человека за телеграммой Дель Мара.
— Теперь дело в шляпе, — заявил он супругу Мари, возвращаясь мысленно к Майклу. — Проведите с ней еще с полдюжины репетиций. Имейте в виду, что каждый раз, как какой-нибудь дурак-фермер захочет испытать своих лошадей, вы должны с ним побиться об заклад, что ваша запряжка побьет его запряжку. Придется заранее объявлять об этом и тратиться на рекламу, но это с лихвой окупится. Распорядитель будет на вашей стороне, и ваша запряжка всегда выиграет. Если бы я был молод и свободен, то не мечтал бы о лучшем, чем турне с таким номером.
Бросая время от времени взгляды на Майкла, Гаррис Коллинз перечитал посланную ему Дель Маром телеграмму:
«Продайте моих собак. Вы знаете, что они умеют делать и какова их стоимость. С ними кончено. Вычтите за содержание, остаток передадите при встрече. Везу чудо-собаку. Все прежние номера меркнут. Это — боевик. Увидите сами».
— Дель Map сам был чудом, — сказал он Джонни, держащему Майкла на цепочке. — Раз он хотел продать всех своих собак, значит он имел в виду нечто лучшее, а здесь перед нами всего-навсего один пес, и к тому же проклятой чистокровной породы. Дель Map утверждал, что этот пес — чудо. Возможно, но, черт побери, — какая у него специальность? Курбетов он в жизни не делал, тем более двойных. Что вы об этом думаете, Джонни? Пошевелите-ка, мозгами. Дайте мне какую-нибудь мысль.
— Может, он умеет считать? — предположил Джонни.
— Считающие собаки идут теперь за бесценок. Ладно, во всяком случае можно попробовать.
Но Майкл, умевший безошибочно считать, теперь от счета отказался.
— Если его когда-либо дрессировали, он должен уметь ходить на задних лапах, — пришло затем в голову Коллинзу. — Испытаем его.
И Майклу пришлось пережить унизительное испытание. Джонни ставил его на задние лапы, а Коллинз хлыстом ударял под челюстью и по коленям. В бешенстве Майкл пытался укусить главного бога, но цепочка не пускала его. Когда Майкл вздумал выместить свою злобу на Джонии, то этот невозмутимый юноша вытянул руку и, вздернув его на воздух, чуть не задушил.
— И это не вышло, — утомленно сказал Коллинз. — Раз он не умеет стоять на задних лапах, то и в бочонок не сумеет прыгнуть — вы ведь слыхали о Руфи, Джонни. Она была вне конкуренции. Она прыгала из одного утыканного гвоздями бочонка в другой, все время держась на задних лапах. Она могла проделать этот помер с восемью бочонками, ни разу не опустившись на все четыре лапы. Я помню, как она репетировала, когда жила у нас в школе. Это было сокровище, но Карсон не умел с ней обращаться, и она у него околела от воспаления легких.
— Может, он умеет вертеть на носу тарелки, — подсказал Джонни.
— Да ведь он не стоит на задних лапах, — опровергнул эту догадку Коллинз. — Затем этот трюк меньше всего на свете похож на чудо. У этого пса своя специальность. В нем есть нечто свое, особенное. Очевидно, он умеет проделывать какие-то необыкновенные вещи и проделывает их в совершенстве. Нам надо только суметь найти их. Гарри так внезапно умер, оставив мне в наследство эту головоломку. Как видно, мне придется немало поломать себе голову над ее разрешением. Отведите его, Джонни, в восемнадцатый номер. Позже мы его переведем в отдельное помещение.
Глава XXVI
Номер восемнадцатый был обширным отделением или, вернее, клеткой в длинном ряду клеток для собак. По размерам оно было приспособлено для целой дюжины таких ирландских терьеров, как Майкл. У Гарриса Коллинза дело было поставлено хорошо! Собаки, жившие в Сидеруайльдской школе, получали все необходимое для того, чтобы оправиться от трудов и мук турне по циркам. Поэтому школа и была так популярна, и в ней охотно помещали дрессированных животных на то время, когда их владельцы отдыхали или находились без ангажемента. Животные находились в абсолютно гигиенических условиях и в идеально приспособленной ко всем их потребностям обстановке. Одним словом, здесь они обновлялись и восстанавливали свои силы для новых турне и цирковых сезонов.
