После полученной травмы я задавался вопросом о том, какое место занимаю на этой сцене теперь. Потеряв свою внешность, я стал представлять гораздо меньшую ценность на рынке свиданий. Захотят ли теперь девушки, с которыми я встречался раньше, куда-нибудь пойти со мной? Я был уверен, что они мне откажут. Я даже мог просчитать логику их решения. В конце концов, у них было из кого выбирать. Разве я не сделал бы то же самое, если бы они оказались на моем месте? Но если привлекательные девушки будут отвергать меня, то мне, наверное, придется жениться на уродливой женщине или инвалиде? Может быть, пора успокоиться и принять новую реальность? Стоит ли мне согласиться с тем, что моя ценность в глазах девушек снизилась? Нужно начать по-новому относиться к выбору романтического партнера или все же надеяться? Может быть, кто-нибудь в будущем сумеет не обращать внимания на мои шрамы и полюбит меня за мои мозги, чувство юмора и кулинарные способности?
Я никак не мог уйти от мыслей о том, что моя ценность в глазах романтических партнеров существенно упала, но в то же время чувствовал, что повреждениям подверглась лишь одна, внешняя часть меня. Я не верил, что я (истинный я) сколько-нибудь изменился! И поэтому мне было крайне сложно свыкнуться с мыслью о том, что я внезапно потерял свою ценность.
Дух и тело
Поначалу я знал о последствиях ожогов немного, и мне казалось, что, как только они заживут, я смогу вернуться в прежнее состояние. В конце концов, ожоги бывали у меня и раньше, исчезая практически без следа. Я не понимал, что нынешние ожоги совершенно другие и что моя основная борьба начнется, когда они начнут заживать, — а в ходе этой борьбы начнет нарастать мое разочарование своим телом.
В процессе заживления мои шрамы постоянно сжимались, и появилась ежедневная необходимость растягивать кожу. Мне также приходилось уживаться с давлением костюма Jobst, похожего на толстый чулок, который покрывал все мое тело. Несколько медицинских приспособлений, позволявших мне раздвигать пальцы на ладонях и поддерживать шею в правильном положении, были полезными, но с ними я чувствовал себя еще более оторванным от реального мира. Все эти приспособления, поддерживавшие мое тело и помогавшие в движениях, не позволяли моей физической сущности испытывать прежние чувства. Я начал ненавидеть свое тело и думал о нем как о предателе. Я напоминал себе Царевну-лягушку или Человека в железной маске — мне казалось, что окружающие не в состоянии увидеть истинного меня, спрятанного где-то внутри
[70]
.
В подростковом возрасте я был не особенно склонен к философии, однако в определенный момент начал размышлять о разделении духа и тела — о двойственности, которую я испытывал каждый день. Я боролся с чувством лишения свободы внутри своего ужасного, раздираемого болью тела. Однако в какой-то момент я понял, что должен преодолеть это чувство. Я начал растягивать мою заживающую кожу так часто, как только мог. Я боролся с болью и чувствовал при этом, что мой дух укрощает тело и побеждает его. Я осознал дуализм тела и духа и начал прилагать все усилия к тому, чтобы мой дух одержал победу.
В частности, я пообещал себе, что мои действия и решения будут управляться только моими мыслями, а не телом. Я не мог позволить боли руководить мной и не хотел, чтобы тело диктовало мне, что делать. Мне предстояло научиться игнорировать сигналы, поступавшие от тела, и продолжать жить в ментальном мире, где я все еще оставался таким же, как раньше. Начиная с этого момента я смог взять контроль над собой в свои руки!
Также я решил проблему снижения своей ценности на рынке свиданий — я просто перестал об этом думать. Приняв решение игнорировать свое тело, я не должен был поддаваться романтическим потребностям. Исключив романтический элемент из своей жизни, я перестал беспокоиться о своем месте в романтической иерархии или о том, кто захочет со мной встречаться. Проблема была решена.
* * *
Но через несколько месяцев после травмы я получил тот же урок, что раз за разом получают аскеты, монахи и пуристы: на практике победа духа над телом оказывается куда сложнее, чем на словах.
Мой ежедневный скорбный путь в ожоговом отделении состоял из крайне неприятной процедуры, в ходе которой медсестры погружали меня в ванну с дезинфицирующим средством. Вскоре после погружения они начинали снимать с меня один бинт за другим. По завершении этого процесса они отскабливали мертвую кожу, наносили мазь на ожоги, а затем вновь заматывали меня бинтами. Это была вполне обычная процедура, которую они, впрочем, не проводили после операций по пересадке кожи. Болезнетворные микробы с других частей моего тела могли попасть в воду, а оттуда — внутрь моих свежих ран. Вместо этого в дни после операций меня обтирали губкой в кровати. Это было еще страшнее: бинты не намокали, и поэтому их приходилось отдирать с тела.
Однажды процедура обтирания приняла несколько необычный оборот. Сняв бинты, молодая и крайне привлекательная медсестра по имени Тами начала обтирать мои живот и бедра. Внезапно я ощутил, как внутри меня зарождается чувство, почти забытое за прошлые месяцы. Я был крайне огорчен и смущен возникшей у меня эрекцией. Однако Тами засмеялась и сказала мне, что это явный признак улучшения моего состояния. Ее реакция на происходившее помогла мне справиться со смущением, хоть и не до конца.
Чуть позже, ночью, лежа в одиночестве в своей палате и слушая симфонию сигналов медицинских приборов, я размышлял о событиях прошедшего дня. Мои подростковые гормоны вернулись к активной жизни. Их совершенно не беспокоило, что я был никак не похож на себя прежнего. Гормоны также продемонстрировали шокирующее неуважение к принятому мной решению о подавлении власти тела над духом. В этот момент я понял, что разрыв между разумом и телом является неверным путем. Мне предстояло снова научиться жить в гармонии тела и ума.
* * *
Оказавшись в сравнительно нормальном состоянии — то есть среди людей с обычными духовными и физическими запросами, — я вновь начал размышлять о своем месте в обществе. В те моменты, когда мое тело функционировало лучше и я испытывал меньшую боль, я думал о том, какие социальные процессы притягивают нас к одним людям и отталкивают от других. Большую часть времени я проводил в постели, то есть не имел возможности что-то делать, однако это не мешало мне размышлять над тем, каким может быть мое будущее с точки зрения любовных отношений. Раз за разом я пытался проанализировать ситуацию, и постепенно вопросы, которые я задавал самому себе, переросли в общий профессиональный интерес к сфере романтических отношений.
Капризы взаимного притяжения
Не нужно быть особо проницательным, чтобы понять: в мире птиц, пчел и людей подобное притягивает подобное. Чаще всего красивые люди встречаются с другими красивыми людьми, а «эстетически неоднозначные»
[71]
ходят на свидания с такими же, как они сами. Ученые в области социальных наук в течение долгого времени изучали это явление, наблюдая за птицами, и дали ему название «ассортативное скрещивание». Хотя каждый из нас может вспомнить примеры, когда смелые, талантливые, богатые и сильные (однако эстетически неоднозначные) мужчины встречались с красивыми женщинами (вспомните Вуди Аллена и Миа Фэрроу, Лайла Ловетта и Джулию Робертс или почти любую британскую рок-звезду и его красавицу жену — модель или актрису), ассортативное скрещивание является в целом вполне допустимым объяснением того, каким образом люди подбирают себе романтических партнеров. Разумеется, ассортативное скрещивание связано не только с красотой: человек может казаться более или менее привлекательным благодаря деньгам, власти или даже таким свойствам, как чувство юмора. Тем не менее в обществе именно красота — более, чем какой-либо другой атрибут, — определяет наше место в социальной иерархии и наш потенциал с точки зрения ассортативного скрещивания.
