Судорожно подыскивая достойный ответ, я перебрал свой куцый опыт любовных связей. Те женщины, которые могли принять любовь боотура без гибельных последствий... Да, едва я понимал, к чему дело идет, едва чуял запах, особый женский запах — я расширялся: силач телом, дитя разумом. Да, ни разу я не надевал доспех, демонстрируя только телесную мощь. И быстро усыхал до приемлемых размеров, стоило женщине начать трогать меня, гладить, шептать ласковые слова. Раньше я не задумывался о том, как это происходит, считая все естественным, приговаривая спасительное: «А что? Обычное дело!». Теперь же...
— Если тебе невтерпеж, — Чамчай засмеялась, — нам не обязательно ждать свадьбы. Мы можем когда угодно, хоть сейчас...
— Стой!
— Я не верила, — смех Чамчай стал громче. К счастью, мой окрик удержал ее на месте. — И зря. Честный боотур? Стыдливый боотур? В честного я еще поверила бы, но в стыдливого?! Так мне стоять или бежать к тебе?
— Стоять, — вздохнул я. — Ты хорошая, Чамчай. Ты очень хорошая. Просто ты еще и очень страшная. Клыки, когти, хвост — полбеды. Ты двигаешься так, словно вот-вот нападешь на меня. Ты хотела знать, отчего я при виде тебя делаюсь доспешным боотуром? Я едва удерживаюсь, чтобы не размозжить тебе череп. Юрюн-боотур не хочет тебя, он хочет драться с тобой. Для Уота ты своя, сестра. Уот привык, любит тебя. Наверное, другие адьяраи тоже любили Куо Чамчай без желания...
— Без желания? Что ты несешь, болван?!
— Я имел в виду, без желания свернуть тебе шею. Я не адьярай, у меня не получается. Извини, я постараюсь привыкнуть...
— Он привыкнет! Нет, он привыкнет!
Тьма вскипела. Ожила, содрогнулась, забурлила. С опаской я следил, не приближается ли это бурление к несчастному Юрюну Уолану. Прибей я сестру Уота у него в доме — вряд ли это понравится адьяраю. Прибей его сестра меня в собственном доме — вряд ли это понравится мне. Надо научиться врать, дал я себе зарок. Ты красавица, Чамчай, ты писаная красавица! Я так хочу тебя, что боотурюсь, едва ты сделаешь шаг в мою сторону. А что оружием размахиваю, так это по молодости и глупости. Это пройдет, ты только сейчас ко мне не лезь, дай полюбоваться на тебя издали...
— Он постарается!
И вдруг все успокоилось. Я даже не предполагал, что Чамчай способна на такие смены настроения.
— Облик, — задумчиво произнесла удаганка. — Я всегда могу сменить облик. Птица эксэкю тебя вряд ли привлечет, но есть и другие личины. Давай попробуем?
— Давай, — согласился я.
Я плохо представлял, что мы сейчас будем пробовать. Во тьме случилось некое движение, и в луч света вышла ослепительная красавица. Сто мужчин из ста без промедления ринулись бы к ее ногам. К сожалению, я оказался сто первым.
А-а-а-а! Враг!!!
Лжет! Морочит! Заманивает!
Колодец! Где-то рядом!
Упаду! Пропаду!
Убью!
— Ты с ума сошел!
— Я... прости...
— Тебе что, вообще не нравятся женщины?
— Нравятся...
— Тебе Уота подавай, да?
— Не надо мне Уота...
— Ты меня чуть не прибил!
— Я решил, что ты паучиха.
— Кто?!
Плюнь я Чамчай в лицо, и то она обиделась бы меньше:
— Паучиха?! Ах ты дрянь, скотина неблагодарная...
— Я тебе сейчас все объясню!
Ожидая, что Чамчай вот-вот кинется выцарапывать мне глаза, я пустился в объяснения. Вспомнил колодец с едкой жижей, свои мучения, трёх паучих, явившихся Юрюну Уолану в облике его матери, сестры и невесты. Рассказ вышел сбивчивым, косноязычным, через пень-колоду но это было лучше, чем ничего. Мне лучше говорить правду; во всяком случае, легче.
— Облик, понимаешь? Личина! Я как тебя под личиной увидал, так сразу паучих и вспомнил. А там до боотура рукой подать. Не надо в облике, это еще хуже получается...
— Бедный ты, бедный...
— Ты что, жалеешь меня?
— А кого тут жалеть? Не меня же?! У меня все в порядке, это тебя, простака, жизнь жует да срыгивает. Так ты ко мне и за тыщу лет не привыкнешь...
— А мы, — осторожно поинтересовался я, — и вправду поженимся?
— А как ты Уоту объяснишь свой отказ?
— Уоту? Объяснить? Чем?!
— Словами!
— Значит, поженимся. Уоту я не смогу, если словами.
— Что ты грызешь все время? Ты с женщиной разговариваешь или ногти грызешь! Грызун нашелся!
— Очень громко, да?
— Очень!
— Когти я грызу, потому и громко. У меня уже второй растет. На мизинце, и вот, на безымянном...
— Боотурься чаще, десятый отрастет! Двадцатый! Хами мне чаще, рога вырастут!
— При чем тут боотурься? Раньше не росло...
— Ты где, а? Ты в Нижнем мире! Тут у всех растет...
— Когти?
— А ты о чем подумал? Нет, малыш, если в детстве не выросло, то и к старости не отрастет. Это я про мозги, понял? Я тебе уродина? Ничего, мы еще на тебя поглядим! На красавца!
— Чего ты на меня орешь? Ладно, не буду грызть когти. Довольна?!
— Нет. Ты действително не понимаешь, что с тобой происходит?
— Понимаю. Я в Нижнем мире, скоро женюсь на тебе...
— Я не про это. Я про когти...
Позже, когда случилось много событий, а кое-кто даже умер во цвете лет, мне еще разок объяснили всё то, о чем говорила Куо Чамчай в темной ночи под щербатой луной. Объяснили, как выразилась Уотова сестра, словами. Такими мудреными словами, что я и третьей части сказанного не понял. С Чамчай вышло понятней. Да вы и сами наверняка уже всё уразумели! Ну, Нижний мир. Родись здесь — станешь адьяраем. Поживи здесь маленько — станешь адьяраем. Как ни вертись, а станешь адьяраем, и баста. Когти, клыки, хвосты, горбы. Один глаз, три, целая гроздь... А что? Обычное дело. И чем чаще ты расширяешься, чем дольше живешь боотуром, тем быстрее изменения настигают тебя, прыгают на загривок, валят и рвут в клочья. Зайчик с цепью воюет, значит, день и ночь адьяраится. Я боотурюсь реже, у меня пока только когти растут.
— Жаворонок! Она тоже?!
— Тоже, — согласилась Чамчай. — Но она — не боотур, она вряд ли сильно изменится. И потом, чего ты за чужую жену переживаешьь? С ней Уоту спать, не тебе. Пусть Уот и дергается.
Кажется, она не простила мне обиды.
— Ты — бурдюк, женишок. Когда в тебя наливают, ты меняешь форму. Сарынова дочка — горшок. Она может треснуть, распасться на черепки, но формы не изменит. Хоть кумыса в нее налей, хоть воды.
— Паучихи...
— Ты опять? Нет, ты опять?!
