Теперь-то от кого засовы городить?
— Мы с тобой где? — Жаворонок села на вытертую шкуру, подобрала ноги. — Мы, считай, дома. Да, Юрюн? Мы семья. В такой семье, как наша, чего бояться? Ну, придет кто-нибудь. Что с того? Обычное дело.
Девочка, ты дразнишь меня? Издеваешься?! Давно ли в угол от страха забивалась, дрожала, собственной тени боялась — а вот поди ж ты! Хорохоришься? Пускай. Все лучше, чем жалкий дрожащий комочек в углу.
Погодите-ка...
— Кто придет? К тебе придет?!
— Да кто угодно! Сам говорил: бродят тут всякие! Вот, ты пришел. Тебя тоже кровью угостить? По-родственному? Ты не стесняйся, мне не жалко!
— Кто к тебе приходил? Уот?!
Догадка обварила меня кипятком:
— Уот, да? Ты о какой крови говоришь? О той самой?!
— Ревнуешь? — она захлопала в ладоши. Мне же сгоряча показалось, что это были оплеухи Юрюну-слабаку. — Уруй-уруй! У тебя своя невеста есть, вот ее и ревнуй. Понял?
— При чем тут моя невеста?
— А кто при чем? Кто ко мне ночью приходил?
— Чамчай? К тебе?!
— А что тут такого? Зашла по-родственному...
Я не сумел сдержать вздох облегчения.
Жаворонок встала, взяла миску с засохшими остатками еды. Сполоснула водой из родника, вернулась на шкуру и начала тереть миску ровдужным лоскутом. Терла она старательно, до блеска. Судя по ее виду, не было сейчас занятия важнее. Невеста — завтрашняя жена, она должна быть хозяйственной. Но ведь никто не запрещает за работой почесать язычок, правда?
— Я спала, — голос моей бывшей невесты звучал сухо, бесстрастно. Так в лесу скрипит мертвое, готовое упасть дерево. — Что тут делать, если не спать? Я ведь не знала, что она придет...
Чамчай заявилась к Жаворонку под утро. Ломиться не стала — чай, не боотур. Постучала, в ответ на вопрос «кто там?» назвалась. Мы скоро породнимся, сказала Чамчай. Ты за моего брата выходишь. Жаворонок кивнула: выхожу. Породнимся, да. А сама подумала: зачем говорить то, что и так все знают? Да еще в рань ранющую? Чего ей нужно на самом деле?
Кровь, сказала Чамчай. Мне нужна твоя кровь.
Жаворонок попятилась в угол, в привычный, обжитой, утешительный угол. Ответом ей была улыбка Чамчай: не вся, не бойся! Капля-другая, и разбежались. Зачем? Такой обряд, наш, адьярайский. Родство хочу скрепить. Да, наверху так не делают. Ни на земле, ни в небесах. Это Нижний мир, родственница, тут все иначе.
Привыкай.
Врет! — уверилась Жаворонок. Обряд? Обычай? Ерунда! Облик Чамчай, ее повадки свидетельствовали о злом умысле. Сейчас набросится, скрутит и всю кровь выпьет! А что поделаешь? Как помешаешь? Когти-косы, клыки-ножи, сила и натиск — Сарынова дочь перед Чамчай, что мышь перед лисой. Даже миской в лоб засветить не успеет.
Уота, что ли, позвать? Пусть защищает?!
Будет больно, предупредила Чамчай. Потерпи. И не кричи, Уота поднимешь. Зачем нам Уот? Без предупреждения она чиркнула Жаворонка когтем по плечу. Нет, одежду не порвала. На плече одежда и так порванная была. Болит? Не очень, терпимо. Изо рта Чамчай высунулся длинный, гибкий, похожий на змейку язык. Удаганка лизнула порез: раз, другой. Втянула язык обратно, замерла. Впервые Жаворонок видела Чамчай неподвижной. Что это с ней? Столбняк напал? Отравилась?
Хорошо бы!
Глаза удаганки вспыхнули болотными огнями, она моргнула и отмерла. Еще, сказала. Мало, еще надо. Порез затягивался быстрей обычного, и Жаворонку пришлось надавить как следует, чтобы кровь выступила снова. Да, сама надавила. А что? Когти видел? То-то же! Она тебе надавит... Теперь хватит, успокоила Чамчай. И тщательно зализала порез. Вот, не разглядеть уже.
Отныне мы сестры, сказала. Кровные.
И ушла.
— Мало ей? Няньку сожрала, еще захотела? Кэр-буу!
— Няньку? Какую няньку?
Я опомнился.
— Да так, пустяки. Не бери в голову!
— Не возьму, — согласилась Жаворонок. — Жрите, кого хотите. Это ваши с ней дела.
От ее спокойствия меня мороз по коже продрал. Уж лучше б издевалась! Или наорала, что ли?
— Что значит — ваши?!
— Вы жених и невеста. Сами между собой разбирайтесь! У меня свой жених есть...
— И разберусь! Я с ней разберусь!
— Вот и разберись.
— Кровь она пить повадилась! Людоедка!
Кажется, от злости я слегка забоотурился, потому что Жаворонок попятилась от меня в угол. В тот самый угол, который привычный, обжитой и утешительный. Этот проклятый угол я запомнил на всю жизнь. Умирать буду, его вспомню. В него моя бывшая невеста забилась, когда Юрюн-боотур впервые вломился в ее темницу.
Хороший угол, полезный. При одной мысли о нем я усох.
— Может, правда обряд? — вздохнула Жаворонок. На миг дочь дяди Сарына сделалась похожа на себя-прежнюю: мелькнуло и прошло. — Адьярайский?
— Ты сама в это веришь? — спросил я.
Она не ответила.
ПЕСНЯ ПЯТАЯ
А угрюмый Уот Усутаакы
Тяжелодумной своей головой,
Всей широкой своей спиной,
Всей утробой черной своей
Думал, соображал:
— Лихая будет у парня жена,
Такая спуску не даст,
Не упустит его из рук...
Ну и пусть! И ладно ему!
«Нюргун Боотур Стремительный»
1
Время бить в бубен
Где она? Где?!
Прячется? Найду!
На кухне? На кухне нет. В большой комнате нет. В маленькой комнате нет. В средней есть! Не Чамчай есть. Уот есть.
— Чамчай видел, буо-буо?!
— Видел, дьэ-буо!
— Где?!
— Во дворе.
— Нет во дворе, кэр-буу!
— Ночью видел, да.
— А утром?
— Утром не видел. Твоя невеста, ты ищи. Хыы-хык!
— Моя! Найду!
— Сам ищи!
— Сам найду!
Конюшня. Мотылек есть. Арангас есть.
Чамчай нет. Где?!
Доом-эрэ-доом, доом-эрэ-доом...
Бубен!
Дом-дом-доммм, дом-доом...
Глубоко. Под землей. Слышу! Всё слышу! Уши — во! Кто в бубен бьет? Чамчай бьет! Кто же еще? Я умный, да! Голова — во! Больше ушей! Спряталась? Думала, не найду? Нашел! Вот, иду. Бегу! Вниз, вниз, под землю. Бубен громче. Бубен ближе. Правильно бегу, да!
Скоро прибегу.
Плохая Чамчай. Плохая! Очень плохая! Жаворонка обижала. Кровь пила. Проучу! Убью, да! Не убью? Невеста. Нельзя убивать. Хорошая? Плохая? Очень плохая? Плохая не очень! Не убью. Побью, кэр-буу! Убивать невесту нельзя. Бить — можно. Нужно! Убивать невесту плохо. Бить — хорошо. Очень хорошо! Больно бить. Залезать на нее! Опять бить. Опять залезать!
