— Молчи, — повторила Айталын. — Никто и не узнает. Видал драку?
— Видал.
— Повезло еще, что Кюн справился. А ну как не справится?
Я не стал рассказывать сестре, что я думаю по поводу давешней драки. Драка? Это не драка была, а песня! Песня дедушки Сэркена, ага. Медный змей-восьминог, железный орел-двуглавец? Как же, помню! И вот: плеть из молний, огонь изо рта... Где ты, дедушка Сэркен? Прячешься? Признавайся: ты воспел? Я-то знаю, как оно на деле: колотушкой по башке, рогатиной под ребра. Или просто сдавили, душат, вздохнуть не дают. Никаких тебе молний, змеев с орлами... А чтобы один боотур двух других разнял — такого, наверное, даже ты, дедушка, не сочинил бы! Чудо из чудес! Однако ж разнял, и кто? Зайчик! По сравнению с этим плеть-молния, адьярай-огнеплюй — баловство, детская забава.
Легкое преувеличение, сказал бы дядя Сарын.
— Эй, Зайчик!
Приосанившись, Кюн Дьирибинэ что-то втолковывал Бэкийэ Суоруну. Одноглазый степенно кивал, соглашался. Вид у Зайчика был столь рассудительный, что меня аж зависть взяла.
— ...прав, виноват — без разницы!
— Верно! — согласился Суорун. — А то в прошлый раз...
— В прошлый? — я подошел ближе.
— Ну, когда Буря с Тонгом сцепились...
— Так это у вас не впервые?!
— Какое там впервые!
— И что?
Одноглазый пожал плечами:
— Ничего. Разняли.
— Кто разнял?!
— Он и разнял, сын Первого Человека! Мой шурин! Уважаю, да!
Я уставился на Зайчика:
— Ты? Разнял?!
— Разнял! — Кюн гордо подбоченился. — Свадебное перемирие!
— Когда это ты успел?!
Мои собеседники задумались. Адьярай шевелил губами, Кюн загибал пальцы на правой руке. Рука Зайчика больше не висела тряпкой, пальцы прекрасно сгибались-разгибались. Ну да, на нас, боотурах, все зарастает, как...
— Вчера?
— Позавчера?
— Кюн, — я старался говорить внятно, словно ребенку втолковывал, почему рубаху не носят шиворот-навыворот. — Вчера тебя здесь не было.
— Врешь! А где я был?
— Ты был в Нижнем мире.
— Точно?
— Точней не бывает. Ты был в плену. В плену у Уота Усутаакы.
Зайчик моргнул. Открыл рот, собираясь ответить. Клыки! Клыки исчезли. Зубы парня выглядели острее, чем до пленения, и только. Шея? Короста, подозрительно смахивавшая на чешую, сошла. Обычные царапины, пустяк.
— У Уота? В плену? Ты уверен?
— Ты что, не помнишь?!
— Помню, — в голосе Зайчика я не услышал особой уверенности. — Ну да, Уот. Я с ним бился. В плену сидел...
— Кто же тогда здесь драчунов разнимал?!
Мы обернулись к Суоруну. Адьярай смутился:
— Он? Не он? Кто-то разнял, дьэ-буо!
И удрал, желая избежать дальнейших расспросов. Пусть бежит, от них с Кюном толку все равно не добьешься. Вспомнился давний разговор дяди Сарына со светлой Айысыт: «Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, не можешь. Ты не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно...» Тогда я мало что понял. А сейчас не понимал вообще ничего.
— Айда в дом, — вздохнул я. — Родителей обрадуем.
— Обрадуем? — удивился Кюн.
И вдруг просветлел лицом:
— Мы ж в плену сидели! Они нас заждались. Айда!
По дороге я трижды осмотрел пальцы своей правой руки. Когтей не было. Совсем. Разве что ноготь на мизинце выглядел длиннее обычного.
4
Первые Люди
— Вот, — говорю я. — Вернулись.
— Ах-хаа! — дядя Сарын ликует. — Уруй!
Ликует он долго. Закончив, наклоняется ко мне:
— А ты кто таков, юноша? Каких родителей будешь?
Ну, то, что дядя Сарын — Первый Человек, я увидел еще с порога. Тут и слепой увидел бы! Я только не знаю, как давно он Первый Человек. Неужели с момента моего отъезда в Нижний мир? Я, значит, уехал пленников спасать, а Сарын-тойон взял и опять запервочеловечился? Если так, трудно мне с ним будет. Скажу: «Усохни!» — а он бац, и глаза откроет! Может, сразу его мордой в пол ткнуть?
— Юрюн я, дядя Сарын. Юрюн Уолан.
— Чей сын?
— Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун. Вы что, забыли меня?
— Братья есть? Сестры?
— Есть. Забыли, спрашиваю?
— Обычай! — дядя Сарын грозит мне пальцем. Трясет косматой головой, хохочет, хлопает в ладоши. На громадных вѐках Сарын-тойона возникает и гаснет странный узор, похожий на цепочку утиных следов. — Гость хозяину представиться должен. Я тебе кто? Я прародитель тридцати племен! Вот и представляйся, жених! С чувством, с подробностями! Ты ведь жених?
— Жених, — вздыхаю я.
Сказать по правде, я ждал, что вместо «жениха» прозвучит привычное с детства, чуточку насмешливое «дружок». Дядя Сарын улыбнется, подмигнет, не открывая глаз, и станет ясно, что он притворяется, шутит, рад меня видеть...
Нет, не дождался. До шуток ли теперь?
— Разумный человек к нам приехал. Достойный, вежливый...
Дядя Сарын обходит меня кругом. Тычет кулаком под ребра, ощупывает мускулы на плечах и груди. Кажется, что он осматривает коня перед покупкой: нет ли скрытых изъянов? Сейчас приподнимет губу, проверит зубы.
Терплю, помалкиваю.
— Речь стройная, слова обдуманные. В мыслях толку много...
— Кумыс, — вмешивается старуха.
— Что кумыс?
— Угости юношу кумысом, муженек!
Она сидит в углу, разодетая как на свадьбу. Летняя шуба с опушкой из седого бобра по-домашнему кинута на плечи. Рогатая шапка из лап черных камчатских лис сползла на левое ухо, держится на честном слове. Шея, словно петлей, схвачена серебряным кольцом с подвесками. Гравированные пластинки, болтаясь на цепочках, мелодично звенят. Проклятье! Они звенят, даже если старуха не шевелится.
— Тетя Сабия?!
Мне страшно. Куда я вернулся? Как им Жаворонка отдавать?!
Сабия-хотун, кряхтя, встает. Она гораздо больше, дородней, шире в бедрах, чем та тетя Сабия, которую я помню. Лицо сплошь в морщинах, на верхней губе — тень усов. В левой руке хозяйка дома держит большой, украшенный замысловатой резьбой кубок, доверху полный кумыса. Пена ползет через край, летит на пол снежными хлопьями. Я надеюсь, что тетя Сабия сейчас протянет кубок мне, но она лишь брызжет кумысом мне под ноги — и взмахивает ковшом, зажатым в правой руке. Ковш взлетает и падает, громко стуча, между мной и дядей Сарыном.
